Сидение было мягким, а путь долгим. Огней, машин и людей на улицах становилось все меньше. В троллейбусе кроме нас ехали только миловидная молодая женщина в кремовом платье, юноша с девушкой, державшиеся за руки в молчаливом восторге первой любви, и неопределенного возраста пьяница с красным носом и сизой щетиной, не без труда удерживающий себя в сидячем положении. Он расположился на двойном сидении позади нас, периодически обдавая густой волной перегара.
За окном неспешно проплывали дома, редкие светящиеся вывески и темные витрины. Город готовился отойти ко сну перед новым рабочим днем. Пару раз тревожно блеснуло синим и белым: патрульные автомобили с включенными маячками стояли у перекрестков, как будто поджидали кого-то.
– Как впечатления? – спросила Яна.
Я пожал плечами.
– Честно говоря, ожидал чего-то более…технологичного, что ли. А так…у Кавуа склад как склад, у Мелеха на столе компьютер, конечно, новый, но у нас в ГУВД есть такой же.
Яна вздохнула.
– Вроде бы, все знаешь теперь, Адамов, да только мало что понимаешь. Ты увидел ровно то, что смог – не глазами, сознанием. Твой мозг так интерпретировал сигналы от органов чувств в соответствии с имеющимся изобразительным арсеналом и опытом. Если бы ты жил лет триста назад, например, то скорее всего база Кавуа представилась бы тебе подземельем с коваными сундуками и факелами на стенах, а операторский пункт Мелеха выглядел бы как алхимическая лаборатория, с ретортами, колбами и сушеными крокодилами. А тысячу лет назад, скажем, в Персии, Кавуа был бы хранителем заколдованной пещеры сокровищ, а Мелех – джинном из лампы. А если ты снова окажешься в масах лет через тридцать, то по складу у Кавуа будут кататься роботы с фотоэлементами вместо глаз, а Мелех будет управлять Сферой силой мысли…Если, конечно, через тридцать лет тут вообще еще что-то останется.
Сзади раздался храп. Припозднившийся выпивоха завалился на бок, скрючившись на сидении, и отбыл в обитель блаженного забытья. Серая штанина задралась, оголив бледную до синевы безволосую голень. Я почувствовал, что завидую.
– Что собираетесь делать, когда перейдете границу?
– У меня будут сутки на то, чтобы подготовить все документы и вылететь куда-нибудь, где никто и искать не станет.
– И шеды?..
– Года два – три придется, конечно, соблюдать меры предосторожности. А потом…знаешь, мир меняется быстро, а наука развивается еще быстрее. Есть основания полагать, что через некоторое время острота вопроса исчезнет. То, что происходит сейчас, не единственное и не самое важное событие на Полигоне. Считай это боем местного значения, пусть и за ключевую на сегодняшний день высоту.
Поздним вечером перекресток улиц Минеральной и Арсенальной, где завершал свой путь троллейбус 8-го маршрута, гостеприимностью не отличался: темнота, рваные острые тени промышленных корпусов, заборов, угрюмых домов и гаражей. Одинокий фонарь на обочине выглядел испуганным и наклонился, словно готовясь бежать. Где-то хрипло орали, издалека отвечали хищным заливистым свистом. Ностальгические воспоминания о нравах Выборгской стороны смешались во мне с сожалением об оставленном на работе табельном ПМ. Оставалось надеяться, что новое поколение шпаны унаследовало от своих предков благородное правило, согласно которому не следовало атаковать того, кто шел с девушкой; но, во-первых, правило это распространялось обычно только на местных, а во-вторых, наступившие времена не благоприятствовали сохранению добрых традиций.
Впрочем, все обошлось.
Мы добрались до дома за четверть часа до полуночи. От пешей прогулки я немного взбодрился, и стало казаться, что все закончится хорошо. На кухне, несмотря на поздний час, горел свет и слышались приглушенные голоса. Яна тихонько постучала кулачком в дверь комнаты.
Дверь открылась.
Я зажег свет. Раскладушки стояли заправленными, без единой складки на одеялах, на столе аккуратно составлены пустая миска, тарелки, чашки, и чайник. Мой матрас все так же лежал у окна. Простыня на окне была похожа на саван, который вывесил на просушку вышедший прогуляться мертвец. Все оставалось таким же, как утром.
Только Савва Гаврилович Ильинский исчез.
Глава 10
Антропный принцип
Мы с Яной переглянулись, и через секунду догадались одновременно, бросившись по полутемному коридору на кухню едва не бегом.
Порой приходится слышать в разговоре заимствованную из классической русской драматургии идиому “немая сцена” – это когда в неподвижности застывшие персонажи самим молчанием своим и напряженностью поз выражают больше, чем можно было бы сделать словами. Признаться, применительно к описанию реальных историй из жизни я всегда считал это некоторым повествовательным преувеличением – ровно до того момента, как такая немая сцена разыгралась, едва мы с Яной появились на пороге.
В кухне ярко горел свет. Савва сидел за столом у окна, спокойный, причесанный, чинно сложив перед собой руки. За ним по обе стороны, как часовые вокруг плененного “языка”, возвышались дядя Яша и Георгий Амиранович: дядя Яша, с сосредоточенным видом ожесточенно курил в открытое окно, Деметрашвили был мрачен, как горец, обдумывающий набег в отмщение кровным врагам. Люська сидела и смотрела на Савву, горестно опершись подбородком на ладошку; тетя Женя стояла у плиты, сложив руки на животе и покачивая седой головой; Зина Чечевицина, расположившись напротив Люськи, казалось, готова была разрыдаться, ее супруг задумчиво поглаживал жену по плечу, а Ленька, устроившись на табурете и широко расставив ноги, словно для большей устойчивости, смотрел перед собой, приоткрыв рот.
Яна потянулась рукой к открытой сумке. Я перехватил ее запястье и громко сказал:
– Добрый вечер!
Все разом повернулись к нам.
Одно долгое, как вечность за пределами Контура, мгновение длилось молчание – а потом все разом ожило и пришло в движение.
Зина Чечевицина расплакалась таки, прикрыв рот ладонью; тетя Женя всплеснула руками; дядя Яша вышвырнул папиросу в окно, одернул свою военную рубашку и направился ко мне, едва не печатая строевой шаг, но его опередил Деметрашвили, который крепко сжал мою ладонь и произнес с чувством:
– Атабой, биджо[7]! Горжусь!
Он еще жал мне руку, я пытался осмыслить услышанное, а вокруг уже суетились и голосили, а Люська, глядя на меня мечтательно-увлажнившимся взором, бессвязно восклицала:
– Витька! Какой ты!..Я всегда, всегда знала, что ты такой!..
…а дядя Яша хлопнул меня по плечу так, что едва не сбил с ног, схватил едва освободившуюся от пожатия Деметрашвили руку своими огромными лапищами и произнес:
– Прости, я же не знал! Молодчина, Витюха!
…а тетя Женя вдруг обняла Яну, к вящему ее смущению, расцеловала в обе щеки, отстранила, держа за плечи, и умиленно проговорила:
– Так вот ты какая! Хорошенькая! А маленькая!
Яна зарделась, растерянно глядя на меня, а нас уже тянули за руки и женские голоса второпях перебивали друг друга:
– Да что же это, да как же, да мы сейчас!
– Ой, вас же кормить надо! Я как раз котлет накрутила!
– Вот я всегда знала, всегда!..
– Может, выпить хотите? Яша, ну что ты стоишь! Неси давай свою заначку, будто
