– Я сам, – проговорил он и, не дожидаясь ответа, повернулся в сторону двери.
Рейнен не стал возражать.
Путь от кабинета старейшины до комнат секретаря – пока еще его комнат – занял целую вечность. Он тащился, еле передвигая ноги, упираясь левой рукой в стену и не отрывая взгляда от пола. Это было противоположное крыло от того, где случился взрыв и, судя по доносившимся оттуда звукам, все еще не потушили до конца пламя, так что он лишь дважды повстречался со слугами, которые спешили выполнять приказы Рейнена. Они в смятении бросались на помощь, но оба раза он отказывался, даже не взглянув на того, кто ее предлагал. Плечи его опускались все ниже под свинцовым грузом катастрофы. Лишь однажды он каким-то чудом сумел улыбнуться, подумав о своем положении: как же быстро его блистательная победа сменилась полнейшим разгромом!
Возле самой комнаты Март его все-таки догнал, завел внутрь, не слушая вялых возражений, и усадил на кровать. Когда слуга снял с Айлантри жакет и рубашку, которые превратились в обгорелые лохмотья, тот, прищурив глаза, впервые попытался сосредоточить взгляд на собственных руках. Правая была короче левой на кисть. Разум отказывался это принимать. Наверное, это не его руки. Он слишком много выпил и видит кошмарный сон, он бредит. Такого не могло случиться с ним на самом деле.
Просто не могло…
Он стиснул зубы и тихо застонал.
Март, высоченный широкоплечий парень со сросшимися на переносице бровями, ровесник Айлантри, замер с ночной сорочкой в руках. Потом тяжело опустился рядом на кровать и какое-то время просто сидел и вздыхал. В конце концов он отложил сорочку в сторону, обнял молодого ворона и забормотал какую-то чушь, словно утешая младшего брата, убитого горем от потери любимой собаки. Пустые, но идущие от чистого сердца слова каким-то образом проломили стену льда, которая выросла внутри у Птенчика, – и он разрыдался. Он плакал как никогда в жизни; даже переехав из родительского дома к опекуну по настоянию отца, он всего лишь всхлипывал несколько часов, повернувшись к стене в своей новой неуютной кровати; но теперь из него выливалось все море слез, не выплаканных за двадцать один год жизни.
Когда рыдания пошли на спад, Март уложил его в постель и ушел, тихо закрыв за собой дверь. К этому времени в доме сделалось тихо; пожар потушили, и всем только и осталось, что зализывать раны. Наверное, слуга думал, что от перенесенных страданий Айлантри просто уснет, а утром Рейнен Корвисс придумает, как дальше быть.
Весьма логичный ход мыслей.
Но совершенно неправильный.
Когда шаги за стеной затихли, Айлантри, шмыгая носом, сел в кровати, завернувшись в одеяло и придерживая его левой рукой. Немного посидел, дожидаясь, пока комната перестанет вращаться, а потом поднялся и поплелся к комоду, над которым висело зеркало для бритья.
Встал перед ним, напряженно вглядываясь в отражение. В комнате было очень темно, потому что небо заволокло тучами, сквозь которые едва пробивался лунный свет, – и, наверное, даже обладая кошачьим зрением он бы все равно ничего не разглядел. Но этого и не требовалось. Айлантри несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, успокаивая колотящееся сердце. В младенчестве – еще до того, как мир вокруг начал расплываться и тускнеть, – он, как и все воронята, прошел испытание, о котором ничего не помнил. Ему уже не раз случалось задумываться, зачем вороны проверяли всех своих детей на наличие дара, которым было запрещено пользоваться. В обществе не принято было обсуждать эту тему, и самый тщательно завуалированный вопрос мог привести лишь к тому, что собеседник поворачивался спиной, не утруждая себя даже подобием любезности. Почему? Ну почему же? С годами, все больше отдаляясь от сородичей, Айлантри почти нащупал ответ. Почти…
Он хотел бы знать, что случилось с теми, кто это испытание провалил.
Тень в зеркале начала слабо светиться синим.
И лишь после этого Айлантри закрыл глаза.
* * *Ночь выдалась бессонная.
Сандер в конце концов сделал то, о чем мечтал весь вечер: разыскал на палубе уголок, где и устроился с сиррингом в руках. Играть он даже не пытался – просто сидел, подтянув колени к груди, и смотрел в ночное небо, затянутое тучами.
Остальные вернулись, едва до них дошла весть о взрыве в доме старейшины. «Невеста ветра» почему-то не оповестила их об этой беде так, как всегда, и Сандер не понимал, что из этого следует. Впрочем, явно ничего хорошего.
Капитан пришел последним, глубокой ночью, и скрылся в своей каюте. Он никому не сказал, что делать и чего ждать, не объяснил, почему Эсме осталась в доме старейшины. Моряки, в недоумении переглянувшись, разбрелись по углам опустевшего корабля, чтобы подыскать для себя какое-нибудь занятие. Спать никому не хотелось, и от тревожного ожидания новых неприятностей все так и гудело внутри.
Когда небо на востоке сделалось чуточку светлее, Сандер встал, спрятал сирринг и потянулся, разминая затекшие конечности. Росмер только начинал просыпаться, и со стороны порта пока что не доносилось никаких звуков, не считая плеска прибрежных волн и поскрипывания натянутых канатов.
А потом, подойдя к фальшборту, он увидел на причале чью-то фигуру.
Человек – или магус? – кутался в бесформенную робу с капюшоном, полностью прятавшим его лицо; и еще он слегка пошатывался словно пьяный. Но что-то в его позе и в том, как он стоял, повернувшись к «Невесте ветра», говорило о целеустремленности и решительности. Сандер напрягся. Он мог лишь предполагать, какие новые угрозы подбросит им этот вороний город…
– Позови капитана, – проговорила фигура на причале – и в предрассветной тишине голос, хоть и негромкий, раздался отчетливо.
– Айлантри?.. – растерянно ответил Сандер. От изумления у него приоткрылся рот. – Как ты здесь… что ты тут делаешь?
– Позови капитана, – повторил молодой ворон. Он стоял, как теперь понял матрос, пряча руки под мышками. Сандер мучительно напряг память: неужели вчера ему показалось, что…
Ах да. Там ведь была Эсме.
Он взял себя в руки.
– Фрегат видит тебя, а это значит, что и капитан тоже видит, – сказал он, перегнувшись через фальшборт. – Он не хочет с тобой встречаться. У него… наверное, есть на то причина.
– Фрегат не может прочитать мои мысли, – ответил Айлантри, не двинувшись с места и не поднимая головы, так что капюшон по-прежнему скрывал его лицо – по крайней мере верхнюю половину. – Он не может понять, насколько важен вопрос, с которым я сюда пришел. Это, без преувеличения, вопрос жизни и смерти.
– Твоей? – спросил Сандер.
– Нашей. – Айлантри медленно поднял голову, и от увиденного Сандер попятился. Сделав пару шагов, он на кого-то налетел и почувствовал волну печного жара, а вместе с волной – тяжесть, словно окружающий его воздух вдруг сделался в сто раз плотней. Он отскочил,
