Классные комнаты на первом этаже отпадают – слишком рискованно, а из хозяйственных построек у нас осталась только конюшня. Был еще сарай для инструментов, но мы разобрали его на дрова.
– Что думаешь? – спрашиваю я, глядя на Риз.
Сперва она молчит, и в сиянии ее волос я вижу ее широко распахнутые глаза. И тут она судорожно вздыхает.
– Мой дом, – говорит она. На ее лице странная борьба, словно она старается не рассмеяться – или не расплакаться. – Он точно говорил про мой дом?
Разумеется, это то, что она услышала в первую очередь. В общем-то, я могу ее понять.
– Точно, – говорю я. – Я серьезно, Риз, мы должны найти Байетт. Она где-то рядом.
– Я в этом не сомневаюсь, – говорит Риз. Она произносит эти слова быстро и непринужденно, с нарочито бесстрастным лицом, а это означает одно: она что-то недоговаривает.
– Но?.. – спрашиваю я. – Байетт где-то рядом, но – что?
Этого следовало ожидать, но слова Риз все равно застают меня врасплох:
– Живая или мертвая?
Жаркая волна злости, яркой и разрушительной, захлестывает меня, потому что с самого лазарета я гнала от себя эту мысль. Неужели обязательно было говорить это вслух?
– Что это за вопрос такой?
– Важный. Ты же не дура, Гетти. Ты прекрасно знаешь, что обычно бывает с такими, как мы.
– Сейчас происходит что-то другое. – Я делаю глубокий вдох и сжимаю кулаки. Гони, гони эту мысль. Она жива, жива, жива. – Обычно никто не пропадает. Это должно что-то означать.
– Угу. Думаю, это означает, что она уже мертва.
Я отталкиваюсь от лестницы, подавляя нарастающую панику. Риз ошибается, с Байетт все хорошо.
– Тогда почему мы ее не сожгли? Она жива. Я должна ее найти. Должна!
– И что потом? Мы не можем ей помочь.
Конечно, она права. Но это не имеет значения.
– Мы будем рядом, – говорю я. – Это единственное, что нам остается. И я не собираюсь сдаваться. Может, я и не знаю, где она сейчас, но я знаю, где она будет завтра ночью. И я пойду за ней.
– Нет. – Риз говорит тихо и резко, подавшись вперед. – Ты сама знаешь, что нельзя. Это нарушение карантина.
– И что? Я из лодочной смены. Лодочной смене разрешено выходить за забор.
Она закатывает глаза.
– Насколько я знаю, это касается походов за припасами, а не тайных вылазок на поиски подруги.
Я отмахиваюсь от ее слов. Нет ничего важнее карантина, говорили нам, но выбор между карантином и Байетт для меня даже не стоит.
– И даже если ты пойдешь, – продолжает Риз, – как ты планируешь вернуться в школу? – Она тянет себя за косу серебряными пальцами, и секущиеся кончики топорщатся во все стороны. – Ворота на замке, и…
– Я перелезу через забор, – с жаром перебиваю я. – Что-нибудь придумаю. Тут я спокойна.
– А я – нет, – говорит она и смотрит на меня; я вижу ее открытое, неуверенное лицо – и вздрагиваю, снова ощутив ту тягу, которую пыталась заглушить со дня нашего знакомства.
– Пошли со мной, – говорю я. – Пойдем вместе.
Мои слова творят чудеса. Только что она была со мной, и наши головы едва ли не соприкасались, а в следующий миг ее поза меняется на до боли знакомую. Руки скрещены на груди, челюсть стиснута, глаза ничего не выражают.
– Нет, – говорит она. – Делай что хочешь, но я с тобой не пойду.
Впервые я не хочу оставлять все как есть. На этот раз дело слишком важное.
– Почему?
Она раздраженно вздыхает.
– Гетти…
У меня заканчивается терпение. Я вцепляюсь в край койки так сильно, что всаживаю занозу глубоко в ладонь.
– Да что с тобой такое? Байетт – наша подруга! Неужели тебе не хочется ей помочь?
– Мои желания здесь ни при чем, – произносит она, но меня уже не остановить, и я говорю громче, чем следует, злее, чем сама от себя ожидаю.
– Потому что тебе все равно, – продолжаю я желчно. – Я знаю, что это делает тебя лучше меня, но я не могу поставить крест на всем мире, как делаешь ты.
– Это мне-то все равно? Да ты… – И она замолкает, осекшись, словно я сделала ей больно. На секунду все чувства проступают у нее на лице. Отчаянное желание, обреченность, ощущение предательства, боль от необходимости смотреть, как любимый остров крадет у нее людей, которые ей дороги, хотя она тщательно это скрывает.
– Ох, – вырывается у меня. Осипший вдруг голос застревает в горле. Все, что я говорила себе каждый день с момента нашего знакомства, было неправдой. Я говорила, что она холодная, а она, возможно, горела все это время. – Прости. Черт, Риз, прости меня.
Она лишилась обоих родителей, и вот к чему это привело. Вот что осталось в ее душе. Разгром. Я должна была понять. Должна была увидеть, что она любит не меньше моего. Только моя любовь придает мне сил, а ее – пригвождает к земле.
– Я бы хотела, – говорит она, не глядя на меня. – Я бы хотела быть как ты. Но я не могу пойти искать Байетт, если не смогла пойти искать его. Я думала, что лодочная смена – единственный способ попасть за забор, но ты – ты готова выкорчевать этот забор голыми руками. – Она судорожно вздыхает и тихо заканчивает: – Почему я не смогла сделать того же ради отца?
Впервые за все время я, кажется, знаю, что на это ответить. То, что говорили мне, когда я была маленькая и отца отправляли на операции.
– Ты его дочь, – говорю я. – Это не ты должна его защищать.
Она не отвечает, но слушает.
– А Байетт – наша подруга, – продолжаю я, наблюдая за Риз, и что-то в ее лице меняется. Я ее убедила. – И мы должны ее защищать, как она защищала бы нас. – Я собираюсь с
