Я одна, в сознании, в своем теле. В комнате никого, только жужжит вентилятор где-то за занавеской. Рывок, еще один – но ремни на запястьях не поддаются.
Всю свою жизнь я была сплошной проблемой. И сейчас нахожусь на складе проблем. Сперва Ракстер, а потом эта комната – я шла сюда всю свою жизнь. Я была слишком одаренная, и мне было слишком скучно, и чего-то во мне недоставало, а может, наоборот, было в избытке.
Идею подала мать, а отец молча кивнул и ушел в другую комнату. Все лето они молчали, а потом просто посадили меня в машину и отвезли в Ракстер. Там никто ничего не знает, говорила я себе. Никто не знает, чем ты занимаешься, когда тебе скучно. Чем ты занимаешься просто потому, что можешь.
Тедди возвращается утром и говорит, что врачи работают над моим случаем. Ты только молчи, говорит он, и я не против молчать. Боль слишком свежа. Он раскладывает передо мной стопку бланков, расстегивает ремни на запястьях, отодвигает капельницу и помогает мне записать ответы.
Байетт
Байетт Уинзор
16 почти 17
14 января
Аллергии нет
Элизабет и Кристофер Уинзор
Бикон-Хилл
Улица?
Вест-Сидар
Дом?
6
Ты занервничала, говорит Тедди. Не нервничай.
Я с трудом вспомнила, пишу я.
Но ведь вспомнила.
Я просыпаюсь раньше чем должна капельница еще полная туман не могу сфокусироваться я закрываю глаза и снова оказываюсь в лесу в ту ночь ночь когда я сюда попала
Холодно сыро ирисы хрустят под ногами Уэлч крепко держит меня под руку так будет лучше говорит она это ради твоих подруг как будто я сделала выбор но я ничего не делала я ничего не решала она вытащила меня из лазарета мы спустились по лестнице дежурных нет Гетти где-то спит Гетти одна
Я нужна ей сказала я а Уэлч ответила нет сказала что она хочет чтобы я шла за ней
Через ворота в лес в кустах какие-то животные глаза как факелы теплое дыхание Уэлч у самого уха и вдруг люди ждут
Они забрали меня хотя я сопротивлялась я пыталась убежать укол в бедро туман в голове и Уэлч склоняется надо мной
Мне очень жаль говорит она и хуже всего то хуже всего то что она кажется не врет
Я замечаю что-то голубое в комнате – зрение вернулось в норму, мир обрел четкие контуры. Я едва успеваю оглядеться и проверить капельницу (пустая), как занавеска с шорохом отходит в сторону, а потом кто-то заходит за нее и встает у изножья кровати. Это женщина в костюме как у Тедди. В руках у нее узорчатая больничная сорочка.
– Здравствуй, – говорит она. Судя по тону, она улыбается. – Тебе пора переодеться.
Она отстегивает все мои ремни и помогает мне встать. От слабости у меня трясутся ноги, так что она раздевает меня; ее неповоротливые пальцы медленно расстегивают пуговицы рубашки и расшнуровывают ботинки. Секунду я дрожу в лифчике и трусах, а она во все глаза смотрит на меня, на мою спину, где сквозь кожу проступает второй позвоночник, а потом меня накрывает сорочка. У меня нет сил даже поднять руки и просунуть их в рукава. Ей приходится сделать это за меня.
Костюм на ней плотный, как у Тедди. Резиновый и жесткий. Видимо, потому, что они боятся меня – моей болезни. Но у ее костюма нет воротника, и я вижу, как пульсирует на шее жилка. Я могу считать ее пульс – раз, два, – и от этого становится немного легче.
– Все в порядке? – спрашивает женщина, застегивая ремни обратно. – Тебе удобно?
Я открываю рот, но она кладет мне на губы палец в перчатке.
– Давай пока ограничимся жестами. Тедди говорит, что у вас были небольшие проблемы с речью.
Она отдергивает занавеску чуть сильнее, и я вижу раковину, встроенную в столешницу у стены. Это не похоже на больницу. Есть в этом что-то тоскливое и обыденное. Как кухня в задней части храма или комната отдыха в офисном здании.
Женщина наливает воду в пластиковый стакан и держит его у моих губ, пока я не делаю глоток.
– Мы достанем тебе письменные принадлежности, – говорит она. – А пока отдыхай. Тебе столько пришлось пережить.
Я допиваю воду. Она выбрасывает стаканчик в мусорную корзину у изножья кровати и подходит ближе.
– Доктор Паретта, – говорит она, склонившись надо мной с правой стороны. – Могу я называть тебя Байетт? Или ты предпочтешь что-то другое? Может, прозвище?
Я мотаю головой.
– Значит, Байетт. Хорошо. Сейчас немного пощиплет.
Я не вижу, что она делает. Обзор загораживает ее складчатый костюм. Но когда она отходит, я вижу у нее в руках пузырек с кровью. Она подносит его к лампе. Прищуривается, словно понимает, что происходит внутри, а потом поднимает с пола у кровати небольшой холодильный контейнер и укладывает пузырек рядом с еще одним. На нем написано «РАКС» и что-то еще, но она закрывает контейнер, прежде чем я успеваю прочесть остальное.
– И последнее, пока я не забыла. А потом я тебя оставлю, и ты сможешь поспать.
Она берет мою руку, сжимает мне пальцы в кулак и наклоняет кисть так, чтобы я чувствовала каркас кровати. На нем круглая выпуклая кнопка.
– Это кнопка вызова. На случай, если боль станет слишком сильной или тебе что-то понадобится. Чувствуешь ее?
Я киваю. Она смотрит на меня, а потом выпрямляется. Выжидает еще пару секунд.
– Ты помнишь, как меня зовут?
Я разжимаю губы.
– Паретта.
Я хотела сказать это вслух, сказать хоть что-нибудь, снова услышать свой голос. Я не думала, что будет настолько больно. От одного слова не бывает настолько больно. Но мне больно – так, будто кто-то пытается вытащить мне позвоночник через горло.
– Что ж, – говорит Паретта. Она слегка задыхается, как после бега. – Больше мы этого делать не будем.
