– Да, – говорит она тихо. – Можно.
Я кладу одну руку ей на бедро, а другую – на талию. Через куртку я ощущаю ее тепло, живое тело совсем рядом, и если бы не чувствовала этого, то не поверила бы, но она дрожит. Риз, суровая, сдержанная, стальная Риз трясется от моего прикосновения.
– Вот так, – говорю я, разворачивая ее параллельно себе. Ее тело изучает форму моего, и я тяжело сглатываю. – Нет, плечи не уводи.
Она снова поднимает дробовик, и мы вместе укладываем его как надо; я продолжаю удерживать ее бедра в правильном положении, наклонив к ней голову. Когда она закрывает один глаз, чтобы прицелиться, я смотрю на ее темные ресницы.
– Молодец, – говорю я нетвердо. – Идеально.
Мы стоим неподвижно – ее тело повторяет контуры моего, – и она расслабляется. Совсем чуть-чуть, постепенно, но теперь я грудью ощущаю ее горячую спину. Мое сердце колотится как одержимое, пульс стучит в висках. Я никогда еще не была к ней так близко, никогда не видела шрам на крыле ее носа и участок кожи, где волосы заведены за ухо. Это место выглядит таким мягким, тоненьким, как бумага, и я, сама того не сознавая, протягиваю руку и касаюсь подушечкой пальца венки, которая проступает на коже едва заметной голубой нитью.
Она резко поворачивает голову. Я отдергиваю руку. Открыв рот, я чувствую, как во мне нарастает паника. Не могу поверить, что все испортила. Слишком осмелела, подошла слишком близко, когда мы только начали узнавать, как нам стать друзьями.
– Извини, – бормочу я. Я готова на все, лишь бы вернуться на безопасную почву. – Зря я это сделала.
Она молча смотрит на меня, и я чувствую ее частое и прерывистое дыхание. Изо рта у нее вырываются облачка пара, серебряная рука с дробовиком висит плетью.
– Что это было? – наконец спрашивает она.
Три года я прожила с этим чувством, не зная его имени. Но сейчас Риз стоит передо мной с сияющими волосами и пылающим сердцем, и я понимаю, что знала это имя прошлой ночью, в нашей комнате, когда смотрела в темноте на ее прекрасное и странное лицо. Я знала его в день нашего знакомства, когда она взглянула на меня так, словно не понимала, что я такое. Это имя было со мной все три года.
– Ничего, – твердо говорю я. Ничего, совершенно ничего. Я еще могу закрыть эту дверь. У меня большой опыт. – Не бери в голову.
– Нет, Гетти, тебе придется объяснить. – Она кладет дробовик на импровизированный стол, не сводя с меня глаз. – Придется, потому что я, кажется, схожу с ума.
– О чем ты? – Я надеюсь, что мой голос звучит достаточно беззаботно. Я это умею – умею притворяться, умею вывернуться из любой ситуации.
Но ее не так просто провести.
– О том, что ты ведешь себя по-другому, – говорит она, и я могу поклясться, что она покраснела, но она упрямо сжимает челюсть в так хорошо знакомой мне отчаянной решимости. – О том, что ты смотришь на меня так, словно наконец-то обратила внимание на мое существование.
Словно я наконец-то… Боже, да ведь она ничего не поняла. Он и правда не понимает.
– Это не…
– Так вот, – продолжает она, не обращая внимания на мой лепет, – я хочу, чтобы ты объяснила мне, что это было. – Шаг вперед, и холодное сияние ее косы касается моей кожи. – Я хочу знать, правильно ли я понимаю происходящее.
У меня перехватывает дыхание. Она ведь не всерьез? Я не привыкла к такому, не привыкла к тому, как распускается в сердце тугой бутон. Я слишком давно перестала на что-либо надеяться.
– А что, по-твоему, происходит?
– Вот это. – Она протягивает руку и переплетает пальцы с моими. Все это время она смотрит на меня и говорит так уверенно, так решительно, но я чувствую, что она дрожит, совсем как я. Совсем как если бы хотела этого так же долго, как хотела я.
А может, так оно и есть? Всякий раз, когда она ставила меня на место, когда выстраивала между нами стену… она делала это, потому что хотела меня и думала, что я никогда не захочу ее. Если что и дается Риз хорошо, так это самооборона.
Но теперь я вижу правду и понимаю, что мы делали ради друг друга, на какие уступки шли, какие обиды проглатывали. Как бы больно нам ни было рядом, ни одна из нас не могла отпустить другую.
– Да, – говорю я. – Да, правильно.
Мы не двигаемся, и я слышу только, как мое сердце отсчитывает секунды. Но вот Риз судорожно вздыхает, и мы обе смеемся и валимся друг на друга, соприкасаясь головами, потому что от облегчения нас не держат ноги.
– Ну ладно, – говорит она, и ее серебряные пальцы осторожно очерчивают линию моего подбородка. Она едва касается меня, но я чувствую ее прикосновение и загораюсь от него, как бумага от спички. Смех стихает, и изгиб ее тела повторяет мой. Когда она целует меня, с ее губ не сходит улыбка.
И с моих тоже.
Глава 10
Вечер. Мы снова в комнате. Покинув конюшню, мы спрятали дробовик среди елей у забора и присыпали его ворохом прелых листьев. Риз рядом, как обычно, и между нами ничего не изменилось – ничего, кроме взгляда в ее глазах и жара в моих венах.
Она валяется на моей койке и наблюдает за тем, как я меряю комнату шагами. С каждым дюймом солнца, уходящего за горизонт, внутри меня все туже сжимаются кольца ужаса. Все ближе минута, когда ворота откроются и Уэлч уведет Байетт в лес.
В коридоре девочки шумно поднимаются по лестнице и расходятся по комнатам. Скоро отбой. Мы просидели в роще до самого вечера, молча глядя, как удлиняются тени от стальных прутьев забора. Я не голодна – одна мысль о еде, подстегнутая чувством вины, вызывает у меня тошноту, – но в этот самый момент у Риз бурчит в животе так громко, что слышно с противоположного конца спальни.
Я останавливаюсь и смотрю, как Риз садится в постели,
