У нас должно быть больше еды, думаю я, чуть не вздрагивая. И было бы, если б я не помогла тогда Уэлч.
Заметив мой взгляд, Риз с трудом сглатывает и протягивает на ладони остатки, которых едва хватит на один укус.
– Прости. Ты тоже хотела?
У меня вырывается сиплый смешок. Как же это глупо. Уэлч отняла у меня лучшую подругу, а я продолжаю хранить ее секрет.
– Я должна тебе кое-что рассказать.
И я описываю все как есть, не подбирая слов. Мешки, полные еды, странные упаковки и то, как буднично Уэлч положила руку на револьвер и спросила, не совершила ли она ошибку. Я говорю, и у Риз все больше отвисает челюсть. Ее темные, широко раскрытые глаза недоверчиво смотрят на меня снизу вверх.
– Ты не шутишь, – говорит она, когда я заканчиваю.
Я киваю. Я не стала рассказывать ей про шоколад, но я действительно не вижу в этом смысла. И отчасти мне хочется сохранить это воспоминание для себя.
– Да, – говорю я. – Мы просто выбросили всё в воду.
Она ничего не говорит, только пялится в окно, сжав кулаки, и у меня начинает сосать под ложечкой. Я не могла все испортить. Не сейчас, когда между нами все только начинается.
– Ты злишься?
Она фыркает.
– Конечно злюсь.
– Я имею в виду, на меня.
Она переводит взгляд на меня и осторожно продевает пальцы в петлю на моих джинсах. Как я могла не замечать этого тепла в ее глазах, предназначенного мне одной?
– Как я понимаю, у тебя не было выбора.
Конечно, это не оправдание, но мне становится легче.
Я слышу, как Джулия идет по коридору, останавливаясь перед каждой комнатой для проверки. Мы с Риз обмениваемся взглядами и к тому моменту, когда Джулия заглядывает к нам, уже лежим вместе на нижней койке. Там, где нам положено находиться. Две послушные девочки.
– Трое, – говорит Джулия, а потом деликатно прокашливается. – Простите. Двое.
Она уходит, а я принимаюсь разглядывать пол, и мой мир сужается до полосок темноты между половицами. Через несколько часов Уэлч отправится в дом Харкеров, а мы пойдем за ней, пойдем через лес, нарушая карантин, сражаясь за свою жизнь – и жизнь Байетт.
Я смогу – ради нее. Я обязана.
Холодные чешуйчатые пальцы Риз смыкаются на моем запястье. Вокруг нас сгущается темнота, и, когда я поворачиваюсь к ней, сияние ее волос играет на нашей коже, а коса отбрасывает на потолок причудливые тени.
– Тебе нужно отдохнуть, – говорит она так мягко, что я едва ее узнаю. – Тебе понадобятся силы.
– Не могу. – За окном поднимается луна, и я могу думать лишь о том, в каком положении она была прошлой ночью, когда я отметила время. Я гоню прочь грызущую меня тревогу. – Что, если мы ее упустим?
– Я покараулю. – Матрас прогибается, когда она садится, а потом набрасывает мне на плечи свою куртку. – Спи.
Если я засну, мне по крайней мере не придется беспокоиться о том, что мы задумали. Я позволяю ей уложить себя в постель и вытягиваюсь на своей половине, оставив место для нее. Кровати в Ракстере узкие, рассчитанные на одного, но я делила кровать с Байетт с первого дня токс. Мне не привыкать.
А возможно, мне так казалось. Риз ложится рядом, и ее плечо упирается мне в грудь. Ничего подобного я прежде не испытывала. Это не Байетт, чье тело для меня почти как мое собственное. Я чувствую каждую клеточку тела, которой касаюсь Риз, слышу каждый ее вдох так, словно в мире не существует других звуков.
– Все нормально? – спрашивает она.
– Ага.
Я устраиваюсь, прячу лицо у нее на шее. Закрываю глаза в надежде, что мне приснится Риз и сегодняшний день в конюшне.
Вместо этого меня ждет Байетт, и я беру ее за руку и веду в лес. Вокруг темно, но почему-то это совсем не мешает мне, когда я зашиваю ее в саван.
Глава 11
Байетт
Я солгала, когда мне было десять.
Это было после летних каникул. Моей лучшей подругой тогда была девочка по имени Трейси, всегда одетая с иголочки, и, когда Трейси вернулась с каникул, она рассказала мне, что подружилась в лагере с новой девочкой.
Я не ездила в лагерь. Я ни с кем не подружилась.
И тогда я рассказала Трейси кое-что другое. Я сказала ей, что познакомилась с девочкой по имени Эрин, которая каждое лето ездит верхом и купается. Она ходит в другую школу, сказала я, и живет на моей улице, в нескольких домах от моего.
Я сочинила несколько писем и сказала Трейси, что они от Эрин. Еще у меня была совместная фотография с кузиной, которую я терпеть не могу, и я показала ее Трейси и сказала, что это Эрин. А потом, какое-то время спустя, я сказала ей, что Эрин нет дома, а ее мать сказала, что она больна. А на следующий день я оделась в черное и сказала Трейси, что Эрин умерла.
Трейси плакала. Она плакала перед матерью и перед учительницей, которая отвела меня к куратору и спросила, что случилось. И я рассказала ей ту же историю. Потому что мне нравилось – нравится – видеть, на что я способна.
Я несколько раз жмурюсь и вижу маму в окне палаты – окно и маму, которая стоит в голубом, как небо, костюме.
– Я думала, мы это уже обсуждали, – говорит она.
Обсуждали и даже закрыли эту тему, но оно сидит глубоко внутри, у самого сердца, и я не могу избавиться от этого чувства. Окно захлопывается и исчезает, а мама начинает расти.
– Мы очень тобой разочарованы, – говорит она, упираясь головой в потолок. – Разочарованы разочарованы разочарованы.
Обычно все происходило случайно. Я лгала, когда не собиралась лгать. Пользовалась уловками, которыми
