– А вот в избу, в избу… Коней мы тут, во дворе, привяжем, овса дадим, слугам… слугам вон в ту избенку – там и поедят, и поночуют. А тебе, боярин-батюшка – сюды, к нам… Убое! И ты не побрезгуй.
– Хы! А где, Никодиме, девки-то твои?
Староста прищурился и захохотал:
– О-хо-хо! Срамник ты, Убое. Все бы тебе девки. Не молодой ведь уже!
– Не молодой, а кровушка-то гуляет.
В добротную избу старосты Ремезов взял с собой лишь особо приближенных – Осипа, Кондратия, ну и Убоя – куда ж сейчас без него-то? Остальным с боярином пищу вкушать было бы не по чести, да и остальным-то (включая хозяев), к слову сказать – тоже, однако не сидеть же одному, без компании как-то невкусно.
– В самом деле – боярин? Взаправдашний? – краем уха услыхал Павел по-тихому заданный вопрос.
– Взаправдашний, – так же тихо отозвался Убой. – Что, не видать, что ли?
– Да видать. Токмо… больно уж он молод.
– Оно и хорошо, что не стар. Баньку спроворишь… да девок… А?
– Сделаем, Убое, сладим.
– Только с девками я сперва переговорю, чтоб знали, как себя держать… Боярин все ж таки! Ты, Никодиме, Ягодку во двор пришли… Жива еще Ягодка-то?
– А что ж с нею сделается-то? Бабы, правда, по весне как-то хотели ее в омуте утопить, да я не дал – человек все ж, хоть и блудница. Да и в поле работает справно.
Все эти слова, а лучше сказать – шепотки – Ремезов слушал лишь краем уха, так, как фоновый шум, не обращая абсолютно никакого внимания. По горнице уже бегали людишки Никодима – молодые девки и парни – проворно накрывали на стол. Яства, конечно, оказались немудреные, боярина-то не ждали. Так, на зубок – ягодные кисели, щи, овсяная каша, блины, с дичью пироги да ушица – форелевая, осетровая да налимья. По тем временам уж так полагалось – каждый вид рыбы отдельно варить. Да! Еще печеная утка, да хлебушек, да питья всякого – бражица, сбитень, хмельные квасы.
Староста Никодим первый и поднял кружицу:
– Ну, за дорогого гостя, боярина Павла Петровича!
Кивнув, Павел выпил до дна, похвалил:
– Добрый у тебя квас, Никодиме.
– В баньку с собой возьмете, а уж опосля… опосля и медовицы!
Банька – это было здорово! Давно уж в пути не мылись, чесались, завшивели все.
– Ты, батюшка боярин, первый иди, а уж люди твои – опосля. Воды наношено, да и пару на всех хватит.
Пару уж точно хватило! Павел едва зашел – так и сел, уши аж в трубочку скрутило! И вправду – добрая оказалась банька! Добрая, да еще и с удобством – топилась, знамо, по-черному, да в оконце – кусок слюды вставлен, а за оконцем – свечечка сальная, чтоб, значит, не в темени-то полной сидеть. Такая же свечечка и в предбаннике… там парни должны уж прийти – Осип с Кондратием. Ага, вон, что-то скрипнуло – видать, пришли уже, кваску принесли. Кваску – это б сейчас в самый раз, после жары этакой, после пара…
Выдохнув, Ремезов вышел в предбанник… да так и застыл в некотором изумлении.
Вместо Осипа с Кондратием, на широкой, устланной мягкой медвежьей шкурою лавке по-хозяйски расположилась какая-то юная нагая дева – стройненькая, крутобедрая, с большой и упругой грудью. Длинные светлые волосы ее слегка кудрявились, ниспадая на плечи волнующе теплыми волнами, синие глаза смотрели на Павла без всякого стыда, можно даже сказать, нагло.
– Здрав будь, боярин, – улыбнулась девчонка. – Садись, кваску испей. Я принесла. Извиняй, не кланяюсь – нага, смешно б было.
– А-а-а… – Павел машинально присел, а потом справился: – А ты, вообще, кто?
– Я-то? Ягодка. Девушка для дорогих гостей… таких вот, как ты, боярин.
– Грешница, значит.
– Грешница – это по Иисусу Христу, а по нашим старым богам – ничуть, – Ягодка негромко засмеялась и подала боярину чашу. – Пей! Вкусен квасок-то, хмелен.
– А ты со мной не выпьешь?
– Отчего ж нет?
Вообще-то, Ремезов был нормальным мужиком, тем более – молодым парнем, и просто так с голой девкою на одной лавке – бедро к бедру – усидеть не смог, да и не старался. А чего уж? Раз угощают… Хороший хозяин Никодим – пир, квас, Ягодка эта…
Поставив кружку, Павел погладил девушку по спине, провел по животику:
– Боишься щекотки?
Ягодка сверкнула глазами:
– Я-то? Нет. А ты, боярин?
И, тут же обняв Павла за шею, приникла к его губам, с жаром целуя, обнимая, прижимаясь к груди… Ах, какой сладкой оказалась девчонка! В самом деле – Ягодка… Дернулось пламя свечи. Упал невзначай сбитый кувшин. Потянув за собой Павла, Ягодка растянулась на медвежьей шкуре… изогнулась, дернулась, застонала, закатывая глаза…
– Сладкая ты… сладкая… – обнимая девчонку за плечи, шептал Ремезов. – Ягодка…
А потом парились! Ух, как парились. Сначала Ягодка – Павла, потом – наоборот, потом – снова. И опять в предбаннике скрипела лавка, и закатывались к небу глаза, и томные стоны неслись далеко-далеко, к Смоленску, а, быть может – и в Рим.
То, что у него пропали грамоты, Ремезов сообразил уже много позже, за столом с забористой медовухою. Как-то в предбаннике-то, одеваясь, и не соображалось… Еще бы – с такой-то девкой! А вот теперь… сунулся было Павел, пощупал пояс… и похолодел! Ничегошеньки там не прощупывалось. Ни денег, ни – самое главное – грамот. Папской, императорской… никакой! Вот ведь злодейка девка! Она, она, кто же еще?!
С другой стороны – а зачем ей все это надо? Подослал кто-то – кто-то из своих, соглядатай, предатель – теперь и выяснится, кто это. Сейчас же собрать всех! Кого не досчитаешься, тот и злодей. Хотя, конечно, ежели злодей не полный дурень, так может и не сбежать, а затаится до поры, до времени… Ага, чтоб его скорее нашли – на Ягодку-то, в случае чего, первую и подумают, зачнут пытать, та и выдаст! Так ведь злодей думать должен, никак не иначе. Значит, сбежит… уже сбежал. Хм… на ночь-то глядя? Хотя вообще-то уже и утро скоро. Однако все равно – темно, окрестные пути-дорожки хорошо знать нужно. И знать, куда идти. А кто из своих здесь все пути-дорожки ведает? Ясно – Убой. Да еще Кондратий с Осипом. Вот и посмотреть… Всех троих, кстати, давно уже не видать было в горнице, наверное, в баню ушли.
Выйдя на залитый лунным светом двор, Ремезов подозвал отрока – младшего дружинника из своих, справился.
– Кондратий, Осип и Убой да еще трое – в бане моются, – браво отрапортовал отрок. – Давненько уже ушли.
– Как вымоются, путь в горницу зайдут живо. Так им передай.
Парнишка поклонился:
– Исполню, господине.
Единственное, что немного смущало Павла – это отсутствие хоть какой-то уединенности, у старосты Никодима изба хоть и просторная,
