– По-лин-ка? Приказчик? – торговец, наконец, начал кое-что понимать, и Охрятко поспешно вложил ему в ладонь еще один грош.
– Грацие, синьор, грацие! Дзенкую бардзо, пан. Полинка? Русина? О! Уж не Болеслава ль приказчика невеста? Да-да, он свою невесту откуда-то из русских земель привез, хвастал. Она здесь часто бывает. Да, очень красивая юная пани… повезло этому Болеславу, повезло… Хотя, что это я? Как раз и не повезло – говорят, его недавно убили. Он ведь ополченец, так во время вылазки не уберег себя от татарской стрелы. Ох, уж эти татары.
Охрятко замахал руками:
– Постой, постой, не тараторь так. Болеслав – это муж, это понял. Убили его – да. А где они жили, живут? Где дом… изба – понимаешь? Хата? У монастыря? Ну, это я понял… Так монастырей тут у вас много. Как-как? Домини… домини… черт-те что! Не понять. Да ты рукой, мил человек, покажи! Ага, ага, понял… дальше уж там поспрошаю.
Только лишь к вечеру вернулся рыжий шпион на постоялый двор близ Флорианских ворот, где его давно дожидались прибывшие на подмогу подельники – Каряка и раненный стрелой в руку Пахом. Дождавшись, обрадовались, набросились с расспросами:
– Ну, что там? Как? Чего нам делать-то?
– Ничего пока не делать, руку лечить, – пододвинув к себе миску квашеной капусты, ухмыльнулся изгой. – Как татары у стен объявятся – вот тогда и начнется наша работа. Ох, уж тогда… Уж тогда много чего к нашим рукам прилипнет! Богатыми людьми станем, эх!
– Ты, главное, пайцзу не потеряй, – напомнил Каряка. – А тот как бы нас вместе со здешними под гребень один не подстригли.
Резонное было замечание, вполне. Только вот Охрятко к нему особо-то не прислушивался. Капусту доев, тарелку языком облизал да подмигнул парнищам:
– Рука, Пахоме, как?
– Да гроши считать не помешает! А пошто ты спросил-то?
– Да так. Дело одно назавтра есть. Поутру и сладим.
– А что поутру-то?
– Вечером мне опять к боярину надо. Кое-что узнать.
– А-а-а… а что за дело-то?
– А вот там увидите! – смачно зевнув, рыжий потянулся, прищурив глаза, словно заметивший добычу кот. – Очень хорошее дело – сладкое. Как вот… помните ту девку в Сандомире?
В темно-синем вечернем небе одна за другой вспыхивали звезды, и качающийся серебристый месяц поплыл меж тонкими шпилями костелов призрачно-волшебной ладьею, вынырнувшей из моря ночных грез. Темные клочковатые облака, мелкие, отнюдь не густые, закрывая на миг то месяц, то звезды, и сразу убегали, таяли, словно бы опасаясь обжечься золотисто-алым пожаром заката. Красивое было небо, жаль вот только собравшиеся в харчевне у Казимежа Грунского люди им не любовались – и не видать толком в слюдяные-то оконца, да и некогда, ни к чему – головы нынче другим заняты. Увы.
Татары – вот что по-настоящему волновало всех! Выстоит ли город? Хватит ли продовольствия? А, может, пока еще не поздно – бежать? Или… или же поздно уже? Судя по отсутствию на рынке окрестных крестьян, враги уже окружили город кольцом.
– Ничего, стены крепки, выстоим! – опростав чарку, уверенно заявил худой седоусый пан в желтом поношенном кунтуше. – Эй, Казимеж, друг, а налей-ка еще!
– А гроши-то у тебя есть, пан Лозинский? – возникший в проходе меж столами кабатчик с подозрением оглядел выпивоху. – А? Что скажешь? Есть?
– За наш счет, пане! – переглянувшись с приятелями, Войцехом и Ирманом, решительно заявил Яков Оба Глаза Целы. – Вот серебро! Тащи выпивку всем.
– О как! – поправив висевшую на боку саблю, насмешливо прищурился Ремезов. – На какие деньги гуляем, молодой человек? Да и вообще – не рановато ли?
– Те деньги Болеславу-приказчику купец выплатил… и я их вдове отнес, да та не взяла, наотрез отказалась. Велела выпить хорошенько за упокой!
Седоусый пан Лозинский одобрительно кивнул, да так, что едва не врезался лбом об стол:
– Вот это я понимаю – женщина! Добрая, видать, была супруга.
– Да не супруга – невеста.
– Все равно – добрая.
– Так-так и велела пропить? – тряхнув локонами, недоверчиво прищурился юный малозбыйовицкий пан.
– Святой Марией клянусь! – распалился Яков. – Вот те крест!
А Павел ничего не сказал, его от всего происходящего так и тянуло заржать, как монгольская лошадь: сидят себе за столом голимые подростки, бражничают, иные и лыка уже не вяжут, а туда же – пытаются о чем-то рассуждать. Как так и надо! Эх, нет на них строгих родителей с ремешками! Всыпали б, глядишь, прыти-то поубавилось.
– Все, хорошо, поздно уже, – опрокинув последнюю чарку, решительно заявил Павел. – Пан Казимеж, этим больше не наливать. Войцех, Ирман! Вам, вообще-то, на службу завтра.
– Так, пан десятник. Мы это… пошли уже… На ход бы ноги чарочку.
– Я вот вам дам – на ход ноги! – Ремезов было вызверился, да потом махнул рукой – что он тут, облико морале? – Ладно, Казимеж, давай по последней.
– По крайней – надо говорить, вельможный пан, – пьяно улыбнулся Яков. – Последняя-то и в горло не полезет.
– Ох ты и зараза – укушаться-то когда успел? – покачав головой, Ремезов помахал рукой вслед уходящим парням и снова повернулся к Оба Глаза. – А ты вообще что тут сидишь-то? Домой-то не пора?
– Боюсь! – с неожиданной честностью признался парнишка. – Батюшка обязательно прибьет, не хуже татарина. Я-то ему уж сказал, что, мол, сегодня вечером на башне караулю…
– Караулит он, – Павел шмыгнул носом. – Ладно, черт с тобой – сегодня у нас заночуешь, место есть. Тоже еще – отпускать такого… Только предупреждаю сразу – начнешь орать да скандалить – выкину в окошко! Петро, так ему и переведи.
– Да я ж, пан десятник, русинскую речь розумею.
– Розумеет он… Лучше б, как пить, розумел. Эй, Петро, – Ремезов тихонько толкнул шляхтича – и тот свалился на пол, да принялся там устраиваться поудобнее – спать.
– О, и этот сомлел! – сплюнув, боярич посмотрел на Якова. – Ну, давай, Оба Глаза Пока Целы, помогай шляхтича в опочивальню тащить.
– Это мы зараз! Легше!
– С лестницы, смотри, не свались, деятель! Лучше б, право, в костел сходил.
– Ходил уже, пане! С ксендзом, как ты наказывал, договорился, даже на рынке на все те деньги, что ты дал, солонины купил.
– А вот это молодец! Хвалю! Своих-то известил, чтоб если что – знали, где укрыться?
– Всех, пан, известил, кого надо. И сухарей снес! А уж потом… потом вот, с вами… А ты кричишь!
Поудобнее перехватив храпящего шляхтича, Ремезов отвел глаза – и в самом деле, зря накричал на парня. Все, как надо, сделал Яков Оба Глаза Слава Богу Целы, все, как наказано было, и даже того более. Так мог и чарочку-другую принять – заслужил вполне!
– Осторожней, тут порог… Ага, вон на лавку… положили…
Шляхтич с грохотом упал на пол.
– Да на лавку ж – сказал! – в сердцах выругался боярин. – Не под лавку же. Давай-ка его подымем,
