– Вы из-под Киева, пан?
– Прошу вас, говорите по-русски…
– Да…
Вновь дрогнули ресницы, густые, как берендеевский лес, упали на глаза, скрыли промелькнувшее в них нечто такое, на что молодой человек, несомненно, обратил бы внимание… в другой раз, не сейчас. Сейчас он просто смотрел, уже ничего не спрашивая, просто смотрел, любовался… Полина… Господи! Неужели такое возможно?!
– Знаете, пан… Знаешь, господине… – смешавшись, паненка перешла на родную речь. – У меня почему-то такое чувство, что я тебя давным-давно знаю.
– И я… и у меня…
Павел сглотнул, и тут явились безутешные сестры покойного… впрочем, нет, уже утешившиеся, с блестевшими глазками. Такие же веснушчатые, смешные…
– Идемте же к столу, пан Павел, идемте же! И ты, Полинушка… Ах, бедная девушка – ни жена теперь, ни вдова, ни невеста. Ах, ах… как ты теперь будешь жить, на что?
Девушка опустила глаза:
– Я много чего умею… Прясть, вышивать, учет торговый вести – научил Болек… Сидите! Сейчас принесу бражки…
Вернулась быстро – недалеко и бегать-то – разлила брагу по глиняным кружкам – на помин души.
Все молча выпили, посидели, повспоминали «несчастного Болеслава», погоревали – сестрицы всплакнули, прижались к мужьям – мужикам осанистым, дородным. Один – землекоп, другой, кажется, плотник.
– Ты, Полинка, не плачь – мы тебя не оставим.
– Да проживу… Лишь бы татары…
Ремезов хмуро кивнул. Вот именно! Лишь бы татары… А татары вот-вот явятся! И тогда кто останется в живых из тех, кто сидит сейчас за поминальным столом? Пожалуй, что и никого не останется.
– А что, у доминиканского монастыря стены толстые? – Павел повернулся к плотнику… или к землекопу – они оба на вид были одинаковые – кругломорденькие, с небольшими усиками… Себе на уме мужички, вон как на Полинку поглядывали… «Поможем»… Ага, видали таких помощничков!
– Стены-то, может, и толстые, – задумчиво отозвался плотник (или землекоп). – Да только много народа там не поместится. Так, кое-кто… да и то, ежели монахи пустят.
– А что, могут и не пустить?
– То как их настоятель решит.
– А… – Павел ненадолго замялся, припоминая, какой еще монастырь или храм располагался поблизости, чтоб, в случае чего, Полинка смогла б там укрыться.
Вспомнил:
– А Святого Анджея костел? Там что за ксендз?
– О! Тамошний ксендз добрый.
– Так и договоритесь с ним, чтоб, если что, от татар спрятаться!
– Договориться? – мужички недобро переглянулись. – Так ты, пан, думаешь – не удержим город?
– Всякое может случиться, – резонно пояснил Ремезов. – И готовиться всегда нужно к худшему. Я так полагаю, а вы – уж не знаю и как.
– А я ксендза Святого Анджея хорошо знаю, – подал голос сидевший в углу Яков Оба Глаза Целы. – Могу, если надо, поговорить – пустит ли? Да, думаю, пустит. Стены там надежные, крепкие…
– Ну, вы и нашли себе беседу! – рассерженно фыркнула одна из сестер. – Молиться надо, на стенах насмерть стоять – тогда никакие татары не страшны будут!
– Верно молвила! Ну, что… давайте-ка еще разок помянем усопшего.
Усопшего… Павел хмыкнул. Ну, надо же так сказать! Убитого – так куда вернее. Впрочем, им всем скоро убитыми быть… ишь, сидят, рассуждают – живые покойники. Пока еще живые.
Ох, до чего же жутко было вот так – знать наперед. Хорошо – не в подробностях, и далеко-далеко не все.
Ремезов опустил глаза – не забыть бы потом напомнить Якову, чтоб сделать в костеле Святого Анджея запас пищи и воды на неделю или хотя бы дня на три. Не забыть.
– Яков, а ты откуда ксендза того знаешь?
– У меня там знакомый причетником, мальчик совсем еще, лет двенадцати. Янек зовут.
Долго за поминками не засиделись, да и не особенно то и было, чем поминать. Первыми ушли сестры покойного со своими мужьями, затем и все остальные поднялись.
– Ах, Полина, Полина, – уходя, Павел задержался в дверях. – И не страшно тебе будет одной?
– Да нет, – девушка неожиданно улыбнулась. – Пища у меня пока есть, завтра еще подряжусь в пряхи… а, как татары придут, на стены пойду – камни таскать.
– Камни?
– Ну, или стрелы подносить – что там еще надо-то? Я и сама из лука метко бью. А здесь, в доме, дверь, смотри, какая крепкая. Дубовая, ни за что не сломаешь! Окошки маленькие – опять же, не залезть никому, разве что кошке.
– А через крышу если?
Полина сверкнула глазами:
– А ты не смотри, боярин, что крыша соломенная! Под соломой-то – толстые доски. Так что не беспокойся за меня – никто сюда не влезет, не вломится. Только что… – девушка вдруг закашлялась. – Только что скучно одной… Грустно. Нет Болека, и… Ладно! Прощай, боярин, рада была свидеться.
– И я… тоже рад.
Уже во дворе молодой человек оглянулся – Полинка все еще стояла в дверях, в тонких руках ее тускло горела дешевая сальная свечка:
– Не споткнись во дворе, господине.
– Не споткнусь… – Ремезов, наконец, решился. – А можно… можно я тебя навещу, пани?
– Рада буду, – не стала выкаблучиваться девчонка. – Хочешь, так дня через три приходи.
– Через три дня! – обрадовался Павел. – А когда? Утром, вечером?
– Днем, господине.
И снова улыбка… и блеск в жемчужных глазах. Или – все показалось?
– Эй, друже Павел, ты где застрял? – покричал из-за ограды малозбыйовицкий Петр.
– Иду, иду уже…
Ремезов торопливо нагнал всю компанию, всех своих ополченцев. Чуть впереди – плохо уж было видно из-за сгущавшейся на глазах вечерней тьмы – шагали со своими мужьями сестры покойного. Плохо, плохо было их видно… зато хорошо слышно, ближе к ночи тихо стало на городских улицах, благостно.
– Ой, Болек, Болек…
– А что Болек? Я ж ему говорил? Не надо было никуда ходить, сунул бы купцу грошей.
– Да, уж тогда точно остался бы жив.
– Ох, Полька, Полька…
– А что Полька? Она и не любила-то Болека никогда. Так… просто с ним от пана своего сбежала.
– Сбежала от пана? Вот так дела! Это что же, Болек – с беглой? Он и не рассказывал никогда.
– Как-то в сочельник проговорился. Просто ты не слышал.
– Ну, Болек, Болек!
Послышался приглушенный смех, скрип ворот… залаял, потом залебезил, заскулил пес. Затем все стихло.
Полинка сбежала от пана! Русская… Не та ли самая, что прочили ему в супруги?! Боярина Телятникова «Битого Зада» племянница! Ну да – беглянку-то именно так, Полинкою, звали!
От такой мысли Ремезова бросило в жар – вот так встреча! Бывает же. И, главное, он же, оказывается, спокойно мог взять такую красу замуж. Или – не мог бы? Кто там Телятыча знает, что у него на уме было-то? Не зря ж Полинка сбежала. А, может, не от дядюшки своего битого, а от будущего жениха своего? Репутация-то у заболотского боярича была та еще! Садист, злыдень, вообще – упырь какой-то. То-то на усадьбе все до сих
