До Спасского добрались на лодке, втроем — Никита Петрович и его верные слуги, Ленька с Игнатом. Заночевали у Алатыря Татарина, а уже с утра подались на пароме в город. Бутурлин в последнее время нарочно не подстригал бороду — зарос, а вот волосы, наоборот, обрезал в кружок и стал сам на себя не похож, особенно ежели натянуть на самые глаза шляпу. В таком виде лоцмана и мать родная не узнала бы… однако вдруг бы да кто б повнимательней пригляделся, да еще стал бы проверять… С другой стороны, Никита не был в Ниене уже больше года, старые-то знакомцы могли и подзабыть. Вон, как паромщик — здоровенный рыжебородый мужик в красной рубахе, подпоясанной желтым узорчатым кушаком. Не признал ведь, борода многогрешная! А ведь сколько раз Бутурлина допрежь того видал, не на пароме, так на той же пристани — несчетно!
— Прича-а-аливаем!
Ткнувшись в песчаную береговую полоску, паром вздрогнул всем своим остовом, сшитым из толстых сосновых досок. Соскочив в воду, на отмель, юркий помощник паромщика поспешно принял брошенные канаты — «концы» — привязал за вкопанные в землю бревна. Со скрипом упали сходни. Местные крестьяне, подхватив коней под уздцы, вывели на берег накрытые рогожками подводы. Следом спустились пешие.
— А вот кому сбитень, сбитень кому?
— Пироги, пироги с кашею!
— Калачи, калачи! Рыбники!
Тут же, у пристани, развернулся и небольшой торг. Продавали рыбу и дичь, деревянную посуду и кожи, глиняные свистульки, погремушки, сено и так, по мелочи. Основная торговля велась в городе, в лавках, или же на площади возле ратуши, прямо напротив моста, перекинутого через Охту к Ниеншанцу. Там же, на площади, располагался госпиталь и высокая лютеранская церковь немецкого прихода. Туда-то Бутурлин и отправился, вот уж там было что купить, несмотря на то, что до традиционной августовской ярмарки оставалось еще больше двух месяцев. Из Новгорода, Тихвина, Ладоги привезли старое сало, масло, лососину, деготь, смолу, пеньку, лен и лес, а также дорогие восточные ткани: шелк, плюш, дамаск. Окромя того еще продавали (как оптом, так и поштучно) шкуры, кожи, меха и холсты. Из Швеции же, из Голландии и Англии везли металлы: железо, медь, свинец, зеркала, кипы доброго сукно, бархат и шляпы.
Внимательно осмотревшись вокруг, Бутурлин дернул за локоть Игната:
— Видишь купца? Вон того, в темном камзоле с пуговицами.
Подросток повернул голову:
— Суконщика?
— Ну да, его. Сейчас подойдешь, поинтересуешься ценами… И так, как бы невзначай, спросишь — не нужно ли ему еще сукно? Доброе, голландское, двадцать кип.
— А! — догадался подросток. — С холька!
— Тихо ты! — Никита Петрович тут же одернул парня. — Меньше болтай! Здесь, знаешь, доносчиков хватает.
Молча кивнув, Игнатко направился к рядку и, улучив момент, быстро заговорил с купцом по-немецки.
— Так, теперь ты, — ожидая, лоцман отнюдь не собирался терять время даром. Подозвал поближе рыжего Леньку да приказал затеять небольшую драку, скандал.
— Вон, мелюзгу там видишь? Двинь кому-нибудь в ухо, шумни как следует… И сразу убегай, чтоб не поймали. Увидимся в Спасском. Все понял?
— Ага.
Рыжий кивнул и, заложив руку за спину, направился к мосту, возле которого, на старых бочках, вольготно устроились мальчишки-пирожники и прочие оборванцы, по всему, не брезговавшие и мелкими кражами. Вон, как перехватив их взгляды, припустила добропорядочная служанка с большой корзиной, набитой всякой снедью. Побоялась, а как же! Даже юбку левой рукой приподняла за подол.
Оборванцы тотчас же засвистели ей вслед, однако же не погнались, видать, нынче не голодали, чай, не весна, не зима. Лежали себе лениво на бочках, кто-то даже и заголил брюхо, подставил летнему солнышку. Один — постарше — потянулся и лениво сплюнул едва ль не под ноги проходившему мимо Леньке. Не опасался, зараза такая, ничуть, видать, чувствовал себя в своем праве.
А зря-а!
— Ах ты, тать! — развернувшись, рыжий двинул оборванца кулаком в грудь. Не сильно, но так, что тот, бедолага, слетел с бочек в дорожную пыль.
— Э-эй! Наших бьют! — заверещал кто-то поблизости.
Ленька угостил и его — смачной такой оплеухою, после чего заорал во весь голос:
— Эй-гей, люди добрые! Доннерветтер! Украли, украли! Вора, вора держи-и-и! Держи вор-р-ра!
Это его раскатистое «держи-и-и-и вор-ра» эхом прокатилось по всей площади, кто-то уже и побежал ловить, кто-то кого-то толкнул, а пара оборванцев, воспользовавшись случившейся суматохой, и впрямь подбежали к лоткам, жадно шаря глазами. Впрочем, не только глазами…
— Ах вы, ворюги малолетние! Да я вас! Ага-а-а, попался, гаденыш!
— Ухо, ухо! Ой-ой-ой! Пусти-и-и, дяденька!
— Я вот тебе покажу дяденьку! Я вот тебе покажу! На-а, получи, поганец, н-на!
Схватив палку, разъяренный торговец в коротком немецком кафтане с серебряными пуговицами принялся от души лупасить попавшегося воришку — худющего, с копной спутанных темно-русых волос и серыми сверкающими глазами.
— Эгей, парни! — увидев такое дело, заорал круглолицый мальчишка-пирожник. — Спасай Флориана!
Услыхав знакомое имя, Бутрулин сузил глаза. Ну, точно! Он и есть, старый знакомец Магнус Флориан Флокс, нищий и попрошайка. Не изменился с прошлого году ничуть, даже не подрос… хотя нет, пожалуй, что и вытянулся… или стал еще худее?
— Стражу! Стражу зовите! — кричали торговцы. Кто-то из них уже и впрямь послал за стражниками.
Да те и сами шли уже, явились на шум во главе с краснощеким капитаном в синем шегольском камзоле и золоченом испанском шлеме — морионе. Гере Йохан Фельтског, собственной персоной! Он-то и нужен был лоцману, для того-то и затеивалась вся эта буча. Ну, не домой же к начальнику стражи идти — опасно. Город маленький, могут узнать. Да и так — скажут, мол, какие-то подозрительные люди к капитану шляются.
— Так! Хватать всех и тащить в караулку! — указав на подростков, господин Фельтског грозно распушил усы. — Так разберемся — кто у кого украл.
Щелкнув каблуками, стражники со всем рвением ринулись исполнять приказание начальника. Оборванцы с
