— Он там еще, — сузив глаза, прошептал «женишок». — Но, похоже, одевается.
— Не переживай, Герхард! Наш друг скоро выйдет, — Антон Байс негромко расхохотался, светлые, а, скорее, даже бесцветные, глаза его при этом оставались холодными и злыми.
— Скоро выйдет, — повторил Байс. — Бригитта уже подала знак.
— Правда? А я и не заметил.
Изумленно моргнув, Герхард повел плечом, снова глянув в окно…
— Да хватит уже таращиться! — строго прикрикнул напарник. — Еще узнает.
— Да не разглядит, — «женишок» шмыгнул носом и с неожиданной завистью причмокнул губами. — А все ж повезло этому дьяволу с Бригиттой. Повезло.
— Повезло тебе уйти от его шпаги! — хмыкнул господин Байс. — Меня предупреждали, что этот чертов лоцман — отличный бретер. Его учил сам Рибейруш! Ну, этот, повешенный…
— Да знаю. Он весь город учил. Говорят — бывший пират…
— Говорят… За то и повесили.
— Герр Байс, — Герхард вдруг дернулся, словно бы вспомнил что-то важное — так и впрямь, вспомнил!
— Герр Байс, помните, вы как-то спрашивали, не хочу ли я стать начальником городской стражи? Так вот — я готов.
— Хм… он готов! — снова рассмеялся щеголь. Да, он и сейчас выглядел щеголем, даже в простонародной одежке. Неприметный рабочий кафтан — но с красивым поясом, крестьянская, с вислыми полями, шляпа — но с пером, пусть и петушиным.
— Ты-то готов, мой друг. Однако, чтобы свалить Фельтскога, надобно сильно постараться. Ты же знаешь, кто его родственник!
— Ну да…
— Первый помощник коменданта крепости Ниеншанц… весьма и весьма солидная должность.
«Женишок» снова дернулся:
— Но Фельтског же… Он же с этим русским… Он его и…
— Это надо еще доказать! Или арестовать да подвергнуть пытке… Если появятся на то основания. Что ныне зависит от нас!
— Так мы и делаем…
— Делаем… Тсс! — похоже, он снова смотрит на нас. Уходим… — герр Байс поспешно надвинул на глаза шляпу. — Нечего тут шататься, ага.
— Ты что там увидел, милый? — Марго уже оделась — серо-голубое платье с серебристым набивным рисунком, с короткими рукавами и пышной юбкою очень шло ей. Тугой корсет подчеркивал талию, выпячивал через декольте грудь.
Бутурлин покусал губу: аппетитная все ж таки дева эта Марго! Но — грех, грех! Она ведь, поди, еще и немецкой лютерской веры — грех вдвойне. Ла-адно, замолим… На тихвинском-то посаде, к слову сказать, благодаря близости к границе, нравы были куда как свободнее, чем в Москве, и это несмотря на хозяина — монастырь.
Никита Петрович тоже сходил, умылся, затем натянул на рубаху камзол, да поверх него — плащик, мало ли — дождь? Уж здесь погода такая.
Девушка вдруг рассмеялась, фыркнула:
— Ой, Никита! Ну, у тебя и одежка, да!
— А что тебе не по нраву? — недовольно буркнул лоцман.
— Ты, конечно, извини, милый… — обняв Никиту за шею, Марго покусала губу. — Скажу прямо — такой камзол, как у тебя, носили лет двадцать назад! С такими-то буфами, разрезами…
— Да ну! — оглядев свою курточку, несколько обиженно протянул молодой человек. — А у нас в Тихвине…
— Вот именно, что у вас! В какой-то там дыре.
Тряхнув темными цыганскими локонами, красотка расхохоталась в голос и вдруг, быстро прижавшись к Бутурлину, чмокнула его в щеку:
— Ну, не обижайся, ладно? Просто ты такой… такой видный мужчина и вот… Выглядишь так, как будто из дальней деревни приехал дрова купить!
— Да дров-то в деревнях хватает, милая!
— Ну, значит — козу продать. Не важно, — безапелляционно завила Марго. — Тебе надо вот… вот темно-голубой бархатный полукафтан… или камзольчик — короткий, очень короткий, и с короткими же рукавами, так, чтоб видна была сорочка… а сорочка обязательно должна быть шелковая, шикарная, дорогая! И по всему камзолу такие мелкие жемчужные пуговицы. Далее — широкие штаны… без всяких вырезов, буфов. Длинные шерстяные чулки, подвязки… туфли с блестящими пряжками, а лучше — с шелковыми бантами. Да-да, с бантами, такими огромными, такими… И — красные каблуки! Шик!
Выслушав все, Бутурлин все же обиделся:
— Ну, уж ты скажешь! Красные-то каблуки у нас только девки носят.
— Ой, да ла-адно! — презрительно хмыкнув, красотка замахала руками. — Будто я не видала, как дворяне русские одеваются — как павлины все! Да еще и шубу летом напялят… и этот, как его, с длиннющими рукавами кафтан…
— Ферязь!
— Вот-вот! Скажешь, удобно?
— Ха!
— Вот и говорю — ха! — девчонка уперла руки в бока, раскраснелась. Ах, как она была сейчас хороша! Эти щечки, локоны, глазки горящие… Чертовка! Как есть — чертовка. Грех, грех… едва отмолить. С другой стороны, и «поганое» немецкое платье носить — грех, так что уж — одним больше, одним меньше. Потом — скопом — отмолятся.
— Вот прическу твою возьмем, — распаляясь, продолжала Марго. — Ну, кто сейчас так ходит? Только какие-нибудь лесные жители, лешие, как у вас говорят.
Бутурлин невольно попятился:
— А с прической-то что не так?
— Все не так! Ее у тебя нет просто. Обкорнался, черт-те как — и все. Бородища еще…
— Не такая уж и большая… Не видала ты бород! — вспомнив князя-воеводу Потемкина, невольно улыбнулся Никита. Вот там уж борода так борода! Всем бородам бородища! И шубу князь носит, и ферязь… И при всем при том — человек дельный, без всякого чванства! Не то что иные…
— Бороду надо сбрить — абсолютно! И усы… — красотка сделала вид, что клацает воображаемыми ножницами. — Подстричь. Да помоднее. Оставить так вот… стрелочками, ага… Шевелюру же надобно отрастить! Желательно потом и завить, и осветлить… Хотя сойдет и парик. Только что с ним не особо удобно. Но привыкнешь.
— Парик? — не
