Свет…
У меня по спине пробежала дрожь. Я вспомнил, о чем Марк Аврелий говорил своему сыну, что потом стало известно благодаря его книге «Размышления»: «…думай о себе так, будто уже умер и прожил свою жизнь. Оставшийся тебе срок проживи достойно. То, что не пропускает свет, порождает тьму».
Коммод ненавидел этот совет. Эти слова тяготили его, казались ему лицемерными и абсурдными. Что значит «будто уже умер»? Коммод намеревался жить вечно. Он бы разогнал тьму ревом толпы и блеском представления.
Но света – сияния – в нем не было.
В отличие от Станции. Марку Аврелию здесь бы понравилось. Эмми и Джозефина жили в соответствии со своей природой и отпущенным им временем, они давали свет всем, кто бы сюда ни пришел. Неудивительно, что Коммод их ненавидел. Неудивительно, что он был помешан на том, чтобы уничтожить эту угрозу своей власти.
Аполлон же был прежде всего богом света.
– Коммод, – я вытянулся во весь свой не-слишком-впечатляющий рост. – Мы можем договориться только вот о чем. Ты отпустишь заложников. Ты уйдешь отсюда ни с чем и никогда не вернешься.
Император расхохотался:
– Это звучало бы устрашающе из уст бога, но никак не прыщавого юнца.
Его германцы, наученные в любой ситуации оставаться бесстрастными, не стали сдерживать презрительных ухмылок. Они меня не боялись. И сейчас это было как никогда кстати.
– Я все-таки Аполлон, – я развел руки в стороны. – Даю тебе последний шанс уйти добровольно.
Во взгляде императора промелькнуло сомнение.
– Что ты мне сделашь – убьешь? В отличие от тебя, Лестер, я бессмертный. Я не могу умереть.
– Мне и не нужно тебя убивать, – я приблизился к столу. – Приглядись ко мне. Разве ты не видишь во мне бога, друг мой?
Коммод зашипел:
– Я вижу в тебе предателя, который удавил меня в моей собственной ванне. Я вижу в тебе того, с позволения сказать, бога, который обещал мне свое благословение, а потом бросил меня! – В его голосе слышалась боль, которую он пытался скрыть за высокомерием и язвительностью. – Я вижу лишь пухлого тинейджера с проблемной кожей. Да и подстричься тебе тоже не помешало бы.
– Друзья, – обратился я к остальным, – отведите глаза. Я предстану в своем истинном божественном облике.
Лео и Эмми быстро сообразили, что делать, и крепко зажмурились. Эмми закрыла рукой лицо Джорджины. Я надеялся, что друзья на моей стороне стола тоже послушаются меня. Мне нужно было, чтобы они верили в меня, несмотря на все мои неудачи, несмотря на то, как я выглядел.
Коммод усмехнулся:
– Ты вымок и измазался в помете летучих мышей, Лестер. Ты жалкий юнец, которому пришлось погрузиться во тьму. Тьма все еще внутри тебя. Я вижу страх в твоих глазах. Вот твой истинный облик, Аполлон! Ты обманщик!
Аполлон. Он назвал меня по имени.
Я видел тот ужас, который он пытался скрыть, и чувствовал его трепет. Мне вспомнились слова Трофония: Коммод отправлял за пророчествами в пещеру своих слуг, но никогда не спускался туда сам. Как бы ни были нужны ему предсказания, он слишком сильно боялся увидеть то, что Темный оракул мог ему показать, то, на запах чего устремился бы рой призрачных пчел, – самые тайные свои страхи.
Я прошел по тому пути, на который он так и не отважился ступить, – и выжил.
– Узрите! – сказал я.
Коммод и его воины могли отвернуться. Но они не стали. Они приняли мой вызов с гордостью и презрением.
Мое тело раскалилось, клетки воспламенились одна за другой. Как самая мощная в мире лампочка я залил комнату сиянием. Я стал чистым светом.
Через микросекунду все прекратилось. И раздались крики. Германцы пятились, стреляя во все стороны из арбалетов. Один болт пролетел мимо головы Лео и воткнулся в диван. Другой ударил в пол, зазвенели осколки плитки.
Коммод театрально прижал ладони к глазницам и завопил:
– МОИ ГЛАЗА!
Силы меня покинули. Я схватился за стол, чтобы не упасть.
– Можно смотреть, – сказал я друзьям.
Лео вырвался из лап германца. Он кинулся к Эмми и Джорджине, и они поспешили прочь от Коммода и его воинов, ослепших, шатающихся и воющих – из глазниц у них валил пар.
Там, где мгновение назад стояли захватчики и заложники, плиточный пол почернел. На кирпичных стенах можно было разглядеть каждую трещинку в сверхвысоком качестве. Обивка ближайших диванов из темно-красной стала розовой. Пурпурные одежды Коммода выцвели и превратились в светло-лиловые.
Я повернулся к друзьям. Их одежда тоже стала на несколько тонов светлее, волосы у лица выгорели, но все они поступили благоразумно и закрыли глаза.
Талия изумленно уставилась на меня:
– Что произошло? И почему ты поджарился?
Я оглядел себя. И правда, моя кожа приобрела цвет кленовой коры. Гипс из листьев и сока сгорел, зато рука полностью восстановилась. На мой взгляд, выглядел я отлично, главное было – снова стать богом, пока меня не настигли последствия в виде какого-нибудь жуткого рака кожи, который я только что заработал. Я запоздало сообразил, какой опасности подверг себя. Мне на самом деле удалось восстановить свою истинную божественную форму. Я превратился в чистый свет. Глупый Аполлон! Удивительный, чудесный, глупый Аполлон! Это смертное тело не рассчитано на такую мощь. Мне повезло, что я тотчас же не сгорел, как старинная лампочка.
Коммод застонал. Он схватил первое, что попалось ему под руку – это оказался один из германцев, – и поднял ослепшего варвара над головой:
– Я вас всех уничтожу!
Он бросил варвара, ориентируясь на голос Талии. В отличие от него, мы зрение не потеряли и легко увернулись, не желая становиться кеглями для боулинга. Германец с такой силой ударился в стену, что взорвался облаком желтой пыли, оставив на кирпичах симпатичный абстрактный рисунок.
– Мне не нужны глаза, чтобы убить вас! – Коммод рубанул мечом, отхватив кусок обеденного стола.
– Коммод, – предупредил я, – уходи из города и никогда не возвращайся. Или потеряешь больше, чем зрение.
Он бросился на меня. Я отступил в сторону. Талия выпустила стрелу, но Коммод двигался слишком быстро. Стрела поразила второго германца, который, крякнув от неожиданности, упал на колени и рассыпался в прах.
Коммод споткнулся о стул и упал, уткнувшись лицом в ковер. Позвольте прояснить: нельзя радоваться мучениям слепого, но это был тот редкий случай, когда я не мог удержаться. Если кто и заслужил проехаться лицом по полу, так это император Коммод.
– Уходи, – повторил я. – И никогда не возвращайся. Твое правление в Индианаполисе окончено.
– Это Коммодианаполис!
Он с трудом встал на ноги. На доспехах у него появилось несколько новых царапин. Рана
