Мальчишка ответил с холодной усмешкой. Недетской усмешкой:
– Не трудись вспоминать. Она ушла. Совсем. Тебе больше не встретиться с ней.
В глазах щенка была ненависть. Кристально чистая, как лед на вершинах гор.
– Ты хочешь меня убить? – усмехнулся в ответ Морвран.
– Хочу, – кивнул мальчик. – Но не стану. Отцов не убивают.
Морвран одобрительно покачал головой и положил руку на плечо сына, признавая его.
– Ну, пойдем, маленький нахал. Покажешь, что ты умеешь. Посмотрим, чему я смогу научить тебя.
Морвран в изумлении воззрился на попутчика.
– Мирддин? Это – ты?!
– Мрррр… дин-дин-дин, – ответствовал карлик.
– Проклятье, Мирддин, зачем весь этот маскарад?!
– А это уже неважно, мой дорогой батюшка, – ухмыльнулся Фросин.
– Что же важно? – Морвран был сбит с толку.
– Да сущий пустяк. Я сейчас уеду. А ты – останешься. Ты узнаёшь эти места?
Морвран огляделся. Куда они заехали за время этого недолгого разговора – он не мог понять. Как отсюда выбраться… хоть в какую сторону ехать..?
– Ты предал меня!
Свинья Фросина возмущенно хрюкнула.
– Вот именно, – согласился с ней карлик. – Я о нем забочусь, я проявляю чудеса сыновней верности – а меня, меня! маленького и хворенького, обвиняют в предательстве. Хрю? – жалобным тоном спросил он у своей свиньи.
– Хръ! – сочувственно отвечала та.
– Прекрати!
– Объясняю для воронов высокого полета, – наставительно изрек Фросин. – Сейчас над тобой хохочет весь Прайден. Поэтому тебе пока лучше всего поразгадывать хитрость моих дорог. Недолго, годик-другой. Выберешься – уже ни у кого не станешь приступов смеха вызывать.
Морвран побагровел от возмущения.
Фросин обратился к свинье:
– Как ты думаешь, он будет мне благодарен?
– Хъъръ! – решительно отвечала та.
– Вот и я о том же. Эх, никто не ценит заботу…
Фросин ударил свинью пятками и помчал прочь, крикнув:
– Счастливо отставать, о великий Морвран!
* * *В Аннуине царило веселье, необычное для начала зимы и тем более странное, что суд над Эссилт едва ли касался Волшебной Страны. Тем не менее все радовались за «нашу королеву», и Сархад понял, что ему сейчас просто неприлично остаться в стороне.
Он вышел к веселящимся.
Как и ожидалось, то один, то другой сидхи вполголоса стали спрашивать его: «Неужели… действительно… ничего?»
Сархад в ответ только возмущенно поджимал губы и отвечал с оскорбленным видом:
– Она освободила меня, я помог ей вернуться к мужу. О чем тут говорить?
Иногда Коварный был более гневен – и, соответственно, более красноречив:
– Что?! По-вашему, я стал бы всё лето трудиться, чтобы отправить к мужу свою возлюбленную?! Да за кого вы меня принимаете?! У меня женщин было немного, но делиться ими я не привык!
Иногда, напротив, он не удостаивал собеседников гневной тирадой:
– Что? А, Эссилт? У нее муж – там, у меня мастерская – здесь, и я не понимаю, что вас так всполошило.
Кромка игры: Сархад
Хм, чувствую себя на тыщу лет помолодевшим!
Именно так: на тысячу лет.
Таким я был до заточения. Всё возвращается… или не всё, но лучшее из былого.
Нет ничего прекраснее, чем лгать чистой правдой. Подавать правду ма-а-аленькими кусочками, которые складываются в совсем не тот узор.
Моя маленькая Эссилт. Видишь, я хорошо подыграл тебе. А знать правду… зачем? Тебе не нужно ее знать. Всем остальным – тем более.
Вон, Рианнон рада этому… а мне немалого труда стоит уворачиваться от ее взглядов. Что ж, в сутолоке веселья я же могу не заметить, а?
Кромка смятения: Рианнон
Итак, ты свободен, Сархад. Мог бы уйти куда пожелаешь – и остался в моем замке. Так значит, ты не держишь больше зла на ту, чье предательство заточило тебя?
Ты освобожден женщиной, в которой я, как ни стараюсь видеть свою приемную дочь, жену моего сына, – вижу только соперницу. Но хотя весь Аннуин шелестел слухами о вашей близости, теперь всему миру известно, что вас не связывает ничего, кроме взаимной благодарности.
Могу ли я этому верить? И – значит ли это что-то для меня? Хоть ты и свободен, Сархад, я не свободна от тебя. Я мучусь: виной, горечью, сожалением о несбывшемся, чувством утраты… Через тысячу лет после того, как решила, что мы стали чужими друг другу. Поистине, время течет иначе для нас, вечноживущих.
Намеки, взгляды, околичности,Насмешливый излом брови…Как тонок ты в своей циничности,Как я глупа в своей любви!Простятся мелкие провинности —Оценит светский шепотокКак я смешна в своей наивности,Как ты изысканно жесток.* * *– Прощай, Друст.
– Прощай, дядя.
К этим двум словам вряд ли стоит прибавлять хоть что-то. Обвинения и укоры? Зачем? Уже ничего не исправить. Уже ничего не изменить.
Когда-то они звали друг друга отцом и сыном – но в прошлое не вернуться, как не натянуть заново детскую одежду.
И все-таки… последний укор прорывается.
– Ты не сдержал своего главного обещания. Ты обещал вырасти достойным человеком.
– Я? Говорил это?! Когда?!
– Не говорил. Ты обещал это не словами: каждым своим поступком, устремлением, мыслью. И не исполнил.
Молчание в ответ. Гневно сжатые губы.
Дорога на запад была тихой и спокойной. Всё осталось позади – предательства и испытания, поражения и победы. Позади было то, что на века вперед послужит бардам темами для песен. Впереди была просто жизнь. Неинтересная.
Счастливая.
Короля ждали рутинные тяжбы, не более. Королеву – шитье и сплетни придворных дам.
Их обоих – счастье супружеской любви. Совершенно непоэтичное, ибо поэтам милы тайные свидания и поцелуи украдкой; а о супругах песню никто и не сложит, а сложит – так не найдет слушателей.
Ровно горящие дрова в очаге. Двое рядом, и любовь их так же спокойна и горяча, как жар от этих бревен.
Кромка счастья: Эссилт
Знаешь, Марх, я только сейчас, кажется, вернулась к тебе. То, что нас разделяло, наконец исчезло.
При дворе Артура мы оказывались дальше друг от друга, чем во время моего заточения в Аннуине. Мы были на виду у всех… их пытливые взгляды были прочней любой стены между нами.
Здесь, в Корнуолле – здесь легче, но я ощущала эту стену всё равно. Этой стеной было твое отчаянье, так, Марх?
Отчаянье короля, который не в силах помочь своим землям.
Я не спрошу тебя об этом. Не спрошу потому, что просто видела это. Чувствовала.
Но вот теперь долгожданное чудо свершилось. Теперь всё будет по-другому.
Теперь мы просто можем побыть вместе, да, муж мой?
Марх сидел в высоком резном кресле у очага. Король вытянул ноги, прикрыл глаза… сегодняшние тяжбы, будничные и невыносимо глупые, совершенно вымотали его.
Эссилт отложила неизменное шитье, подошла к мужу и стала перебирать его длинные полуседые волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам.
Марх вздрогнул от неожиданности, но потом блаженно расслабился, покоряясь ласке любимых рук. Это было непривычно – и невыразимо приятно. Жена всего лишь играла с его гривой, не более – но Марх чувствовал, что многолетняя усталость уходит из его тела, что мускулы снова наливаются юной силой, что с души сходит лед безысходности.
Он поймал руку жены, прижал к губам.
Эссилт приникла к нему.
Им обоим показалась, что их
