Алексей Сергеевич вбежал, начал быстро накидывать на жену мешочное тёплое платье. Стащил его книзу.
Вдвоём всё же усадили Таню на тахту. Наталья ползала, надевала ей зимние сапоги. Конечно, одну молнию заело. Дёргая, кое-как затащила собачку молнии наверх, оставив голяшку сапога будто распоротой. «Ничего. Сойдёт. В машине не замёрзнет», – бормотал Круглов. Сам уже наматывал ей шаль на голову, а сверху ещё нахлобучивал шапку. Сбегал, притащил её дубовое непрошибаемое пальто. Надели. Повели. Непонятно, когда успели одеться сами.
Осторожно вдвоём спускали Таню по лестнице. Ниже равнодушная акушерка поматывала баулом, точно указывала им путь. Без неё бы просто заблудились.
Еле втащили закутанную непрошибаемую охающую тумбу в медицинский уазик. Всю дорогу запястье Натальи сдавливали ледяные пальцы, а при схватках лицо Тани становилось безумным. Изо всех сил Наталья прижимала подругу к себе. Словно стремилась как-то унять, придавить её схватки. Акушерка с баулом сидела равнодушно, смотрела в окошко. Алексей Сергеевич рядом с шофёром весь подался к стеклу, Как ведьма на метле летела и выла где-то гораздо выше машины включённая сирена-мигалка…
Роддом № 1 находился в сравнительно новом, достаточно высоком, но совершенно безликом здании, похожем на увеличенную копию хрущёвской общаги начала 60-х. Такую же голую и серую. Без излишеств.
Алексея Сергеевича как врача, как хирурга в городе знали многие, а уж врачи тем более – все, однако даже такого знаменитого дальше приёмного покоя не пустили. Оставили с Натальей и ворохами Таниных одежд. Вскрикивающую Таню, уже в белой рубахе, повезли куда-то по длинному коридору.
Хирург с железными нервами беспрерывно ходил, умудряясь ничего не задевать в комнате приёмного покоя. Ни каталок, ни другого медицинского оборудования.
– Может быть, спирльтяги? Алексей Серльгеевич? – прокартавил сидящий за столом дежурный врач, вежливо наблюдая за признанным мэтром. Медсестра с готовностью достала наполненную мензурку.
Круглов даже не услышал картавого. Медсестра разочарованно поставила мензурку обратно в шкаф.
На плоской медицинской кушетке Наталья сидела в обнимку с одеждой Тани. Поглядывала на закрытую мутную дверь в коридор. Чутко вслушивалась. Словно ждала оттуда писка новорождённого. Сколько прошло времени, не представляла.
Зазвонил телефон на столе. Врач схватил трубку.
– Алексей Серльгеевич, у вас сын. Поздрльвляю!
Подал трубку. Круглов закричал:
– Анна Николаевна, это Круглов! Как всё прошло? Какие осложнения? Как шёл? Головкой, ногами? Отлично! Разрывы есть? Очень хорошо! Кровопотеря? Отлично! Спасибо, Аня, спасибо, дорогая! С меня магарыч!
Круглов отдал трубку и тут же поймал на грудь толстуху.
Удерживал её, похлопывал по спине:
– Ну-ну, Наталья Фёдоровна. Не плачьте. Всё позади. Я ведь спокоен, – шмыгал железный хирург.
Его провожали из роддома как дорогого гостя. Чуть ли не под локотки. Старались и дежурный врач, и сестра, и прибежавшая акушерка, принявшая роды. Оттирали толстуху в сторону. Всё-таки уважали хирурга Круглова в медицинском сообществе города.
Домой шли как с наворованными вещами цыгане. Цыган и цыганка. Практикующий хирург, на дню несчётно моющий руки и мылом, и антисептиками – бельё и одежду жены в общем гардеробе для рожениц оставить никак не мог. Всё завязал в узлы. Сейчас шагал с ними домой. Встречным вертикальным глазам подмигивал.
Дома их встретил брошенный разгром. Женская да и мужская одежда валялась всюду. Наталья начала было всё собирать, складывать, но Круглов её остановил. Приобняв, повёл на кухню, усадил за стол.
Вместе с бокалами поставил на стол тёмную бутылку. Наверняка молдавского или грузинского вина. Выдернул пробку и налил. Сначала Наталье, затем себе. Поднял свой бокал:
– Ну, Наталья Фёдоровна, давайте выпьем за Таню и за моего родившегося сына.
Чокнулись, начали пить. Круглов прервался и зачем-то пояснил – словно бы только бокалу. С сожалением:
– …Родившегося на пятьдесят четвёртом году моей жизни. – И вновь пил своё вино.
Наталья поперхнулась. Значит, он старше Татьяны на… на девятнадцать лет. Вот это да-а. Наталья не узнавала Круглова. Он всегда казался лет на пять только старше Тани. Солидный мужчина сорока лет. Розовощёк и свеж как младенец. А это, оказывается – Танин папа стоит сейчас перед ней. С пустым бокалом, задумавшись. С грустью вспоминает прожитые годы. Которые пролетели непонятно как. В которых ничего, кроме работы, не было. Ведь он и женился даже на ходу. По необходимости. Потому что не пустили бы обратно в Африку. То есть, опять же – не пустили бы работать. Не заметил, как привязался к худенькой некрасивой медсестре, согласившейся стать его женой. И она вот родила ему сына. Странно это всё…
Проникнувшись задумчивостью хирурга, его улыбчивой ностальгией, Наталья тоже молчала. Уже испытывала неудобство. Как всегда рядом с чужим мужчиной. Поднялась. Стала прощаться.
На завтра договорились встретиться в роддоме. В удобное обоим обеденное время. Наталья принесёт молочное, а Алексей Сергеевич фрукты. Ну и обязательно – сливочное печенье, которое так любит Таня.
В прихожей, подавая Наталье доху и шапку, Алексей Сергеевич уже смеялся:
– В обед, Наталья Фёдоровна, родильный дом наш со стороны напоминает здание тюрьмы царских времён. С прилипшими к окнам заключёнными и их родными и близкими внизу. Которые, как и мы с вами, будут задирать головы, махать руками и кричать, ничего не слыша в ответ, не понимая, что им кричат за стеклом сидельцы. В казённых халатах и рубахах. В общем, жду вас завтра. Покричим, потолмачим Тане. Всё ей будет веселее. В этой, так сказать, тюрьме… народов.
Смотрел на Наталью и смеялся.
Наталья опять успела удивиться: хирург-то не без юмора. Только юмора чёрного. Роддом – тюрьма народов. Смотри-ка ты. Циничный врач. Услышала бы Таня. Она б ему дала «народов».
Только на улице вспомнила, что хотела с телефона Тани позвонить Плуготаренке…
Остановилась возле телефона-автомата. Смотрела на оледенелую железную коробку с выбитыми стёклами. Трубка висела на крючке. Была вроде бы не оборвана. Ощутила вдруг её холод на своём ухе. Трудно дальше пошла. Да может она пустая, эта трубка, и не работает вовсе. Да вот же – и мелочи в кошельке нет. Боялась почему-то обернуться. Опять увидеть будку с разбитыми стеклами.
А может быть, возле подъезда он? Давно ждёт? На морозе?
Тяжело, сосредоточенно побежала.
– Куда прёшь? – скакнул в сторону вездесущий старикашка в малахае. – Паровоз пыхтючий!
Старикашка глядел вслед.
А женщина всё бежала. Смотрела вниз. Как будто столбы вбивала.
<p>
<a name="TOC_id20263788" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20263790"></a>4
– …Она даже ключ не хочет сделать. Второй ключ, чтобы дать ему. Миша, Галя! Он же как цуцик дрогнет у её порога. Почти каждый день. Как бездомный цуцик!
Зимина удерживала ледяную вздрагивающую руку подруги. Неряшливая, не закрашенная седина плачущей Веры резала душу. Беспомощно Галина Зимина поворачивалась к ходящему по комнате мужу. Однако тот вдруг подбежал к растроенной Плуготаренко:
– Ты когда отстанешь от него? Перестанешь лезть в его
