Она покинула леса и поля и оказалась в руинах Трущоб. Ей уже доводилось видеть это место, но только из окна экипажа и лишь часть заброшенного квартала, примыкавшего к Новому Гур Эму возле гавани. Выбравшись из леса, Дженни попала в разрушенное сердце этого забытого уголка королевства. Трава пробилась между камнями мостовой, выросла на порогах зданий. Прошлогодние листья лежали в углах, куда их загнал ветер. Старые дома с выбитыми окнами и дверями казались пустыми, мертвыми. Многие лишились стен. Плуги и сломанные колеса ржавели на улице и во дворах. Несмотря на запустение, Дженни заметила желтые и пурпурные цветы, которые цвели повсюду, даже на крышах. Она любила цветы, и это зрелище растрогало ее почти до слез.
Я жива.
Дженни обнаружила, что не может надышаться, словно ей не хватало воздуха. От усилий у нее разболелась грудь. Кровь прилила к лицу, оно пылало и распухло, а сердце продолжало колотиться. С каких это пор бег превратился в проблему? Когда Дженни была моложе и намного стройнее, она постоянно бегала. И ее голова не казалась пробкой в бутылке с игристым вином, которую встряхнули.
Когда это изменилось?
Ответ пришел быстро, в виде другого вопроса. Когда я в последний раз бегала? Когда была ребенком. Когда была стройной. А теперь я… Неудивительно, что Лео меня не любит. Кто сможет такую полюбить?
Ей следовало возненавидеть Лео, но сейчас она больше всего на свете хотела увидеть его лицо и убедиться, что он в безопасности. Дженни помнила только, как они смеялись вместе. С ним было так спокойно, он никогда не заставлял ее ощущать себя уродливой или неуклюжей, не причинял ей вреда и не унижал. Даже отец Дженни имел привычку опошлять, недооценивать чувства дочери. А Лео действительно слушал – или ловко притворялся. Никогда не говорил жене «нет». Не пытался приструнить или одернуть. Вспоминая об этом, Дженни размышляла, не был ли его отказ защитить ее от насмешек знаком уважения, уверенности, что она сама справится, а не свидетельством равнодушия. И они часто сходились во мнениях; порой ей казалось, будто они – единое целое.
Дженни замедлила шаг. Она выбралась из Трущоб и находилась где-то между Литтлтоном и Новым Гур Эмом. Это был торговый и деловой район, где было много складов и мастерских… и на удивление мало людей.
Все на празднике.
Лео, конечно же, там, сидит рядом с епископом, пытается произвести на Тайнуэлла впечатление и склонить чашу весов в свою сторону. Если меня не будет, сбросят ли его со счетов? Выберут ли кого-то другого?
Марибор свидетель, какое я ничтожество. Какая разница, кто наденет корону? Я едва не умерла, но осталась жива! Я свободна, я замужем за герцогом и живу в роскошном поместье! На что мне жаловаться? Ну и пусть он не любит меня. Я люблю его – и буду любить.
* * *Епископ Освал Тайнуэлл стоял за многочисленными стеклянными панелями, из которых состояло гигантское окно-розетка над парадными дверями Гром-галимуса. С высоты восьмого этажа открывался великолепный вид на площадь. Танцы закончились, и веревочное ограждение сняли. Все расселись за двадцатью столами, расставленными четырьмя рядами вокруг статуи Новрона. Освал подивился точности расстановки. Только он мог ее оценить. Четвертый ряд справа был немного скошен, и это действовало епископу на нервы, почему – он сам не понимал. С высоты праздничные столы казались крошечными, хотя Освал знал, что за каждым сидели двенадцать человек, то есть более двухсот аристократов. Ему они казались цветными точками, ярко-синими пятнышками.
Остальные жители города, а также толпы гостей, были вынуждены остаться за веревочными барьерами, ограждавшими площадь. Те, кто недавно пел и танцевал на мостовой перед собором, превратились в потных свидетелей важного события, которое, как они ожидали, вскоре свершится перед ними.
Событие определенно будет знаковым и достойным созерцания – только издали.
Здесь собрались не все. Многие мелкие аристократы и затворники монастырей не приехали. Также отсутствовали пожилые незамужние женщины. Пригласить их было бы странно, даже подозрительно. Монахи и старые девы Освала не волновали. Никто из них не мог считаться серьезным претендентом на трон.
Освала тревожил факт, что уже выносили еду – а до сих пор ничего не произошло. Если слуги начнут снимать крышки с блюд – раскладывать пищу в его отсутствие, – это будет поводом для беспокойства. Головы уже поворачивались к дверям Гром-галимуса. Все ждали его появления. Ждали, что он произнесет речь и объявит нового короля Альбурна – или хотя бы объяснит процедуру выборов.
Освал не торопился выходить. Церковь являлась одним из немногих безопасных мест в городе. По крайней мере, так утверждал Виллар. Этот мир играл с силами, которых лучше было не трогать, но если это способствовало делу, он, епископ, спорить не намеревался. Однако магия бывает непредсказуемой, и Тайнуэлл не желал оставлять свою жизнь в руках тех, кто мог утратить контроль над злом, которое собирался выпустить на свободу.
Когда-то волшебники служили Империи Новрона, однако именно магия ее и уничтожила. После падения великой столицы церковный эдикт по сути объявил магию вне закона по всему миру. Лишь по-настоящему злобные существа практиковали запретное искусство. Использование магии служило основанием для отлучения от церкви и казни. То, что Виллар рассчитывал применить темное искусство, являлось еще одним свидетельством его испорченности. При мысли о своей связи с мир Освал вздрогнул – но что ему оставалось? Чтобы добиться желаемого, требовалось исказить некоторые правила и перейти границы. Освал полагал, что если предварительно зажмуриться, можно выйти за рамки, а потом оправдаться, сославшись на неведение. Кроме того, никто не докажет ему, что потопление «Вечной империи» было добродетельным поступком. Грех часто являлся мостом к спасению.
Время шло, а ничего не происходило. Ни бунта, ни атаки магических существ. Освал размышлял, как будет оправдываться, когда ему наконец придется выйти. Может, удастся отделаться от них, сказав, что он еще не решил. Нет, это не сработает. Королевство уже пять месяцев живет без короля. Состязание. Придется удовольствоваться этим. Но какое? То, в котором невозможно победить. Это продлит ему время, чтобы…
Снаружи, сквозь многочисленные стеклянные панели, донеслись крики. Поначалу изумленные. Потом испуганные.
Люди внизу поднимали головы и показывали на огромную мраморную статую Новрона, украшавшую центр площади. Высотой более семнадцати футов, скульптура была шедевром изобразительного искусства, источником вдохновения и объектом поклонения, но прежде не вызывала криков ужаса. Освал не понимал причины паники, пока не осознал, что Новрон, на протяжении веков глядевший через площадь на собор, теперь смотрел себе на ноги.
Через мгновение статуя шевельнулась, повернув
