— Какие?
— Опыт. Знания. Интеллект.
Она молчит, нетерпеливо постукивая каблуком по полу. Меня бесит проявление такого непрофессионализма с ее стороны. Не потому что она молода и многого не знает. Потому что я не вижу в ней стремления чему-то научиться. Разговоры о приобретенном бесценном опыте не про нее. Она не собирается к кому бы то ни было прислушиваться, считая себя умнее всех. И оперов с двадцатилетним стажем. И Коваля, который трупов вскрыл раз в двадцать больше, чем ей лет.
— Судмедэксперт не мальчик по вызову. Он не обязан носить вам кофе и отвешивать комплименты, — отбрасываю вежливый тон и говорю вызывающе жестко. — И если вы забыли, судмедэксперт не подчиняется следственным органам, не работает ни на сторону обвинения, ни на сторону защиты, он делает заключение исключительно по результатам своего исследования. Научитесь контактировать с этой службой. Вам очень часто придется обращаться к ним за помощью, если не хватит своих знаний. А их не хватит!
Волна моего гнева смывает с нее уверенность.
— Никита Валерьевич, я работаю всего несколько месяцев… Мне трудно, я знаю, что обо мне говорят… — растерянно частит она, боясь, что разговор могут услышать. Кроме того, ей, определенно, не нравится, что я решил ее отчитать, но смелости препираться уже не хватает.
— Это не должно вас волновать! Соберитесь с духом.
— Угу, — лишь кивает она.
— Убийство громкое, — я сбавляю обороты. — Будут давить на меня. Я буду давить на вас. Тщательно подготовьтесь к плановым допросам. Четко сформулируйте вопросы, которые планируете задать, или обстоятельства, которые планируете выяснить. Если допрос подозреваемого с защитником, прочитайте еще раз в УПК их права и обязанности, процессуальный порядок проведения самого допроса. Если защитник известен заранее, поспрашивайте о нем. Что за человек, как себя ведет. Защитники бывают разные. Не надо дергаться. Держитесь уверенно, но не надменно. Не надо демонстрировать свои чувства, если все идет не так, как хотелось, либо наоборот.
— Хорошо.
— И еще мой вам совет. Научитесь общаться на «вы». Со всеми, кроме детей.
— Мне надо покурить, — шепчет она и выходит из комнаты.
Трудностей следственной работы много. И преступника тяжело поймать, и доказательства бывают противоречивы. То свидетели врут, то с руководством конфликты. Это все тяготы глобальные и привычные. Изнуряющие тяготы — они мелкие. Вот как сейчас. Когда в самый разгар следственных действий следователю приспичило покурить.
— Я терплю, и ты терпи. Может, нам за это воздастся, — снова подхожу к Ковалю.
— Сомневаюсь. Чья-то дочура?
— Хуже.
— Любовница, — понимает он. — Мы тут с ней до вечера будем сидеть, по-моему.
— Крепись.
— Что ты. Я не жалуюсь. Труп свеженький, место преступления чистое, — говорит он, и это не ирония. — Скучаешь по следственной работе?
— Скучаю.
— Я тоже по тебе скучаю. Особенно когда вижу это чудо, которое решило, что оно следователь, — смотрит в ту сторону, куда ушла Надежда.
Мы еще пару минут переговариваемся о своем, перейдя на личные темы. Давно друг друга знаем. Работали по многим делам, да и до сих пор работаем, когда Ковалю приходится давать показания в суде по своим заключениям. Но мыслями я возвращаюсь к разговору с Настей. К тому, который состоялся много лет назад. Тогда я сказал ей, что, если она что-нибудь с собой сделает, я никогда ей этого не прощу.
Говоря это, я не думал, что мне придется сдержать свое обещание.
Снова чувствую тошноту. Какая бывает от усталости, недосыпа… и боли.
Глава 17
Кофе может быть горьким или сладким,
а правда всегда будет только правдой…
Настя
Из постели Леднёва выбираюсь только после полудня. В ней хорошо. Она пахнет сексом, страстью… и немного горечью. Меня ощутимо знобит. Думаю, это нервное — последствия пережитого стресса.
Дома я первым делом укутываюсь в теплый свитер, выпиваю пару чашек крепчайшего кофе и забираюсь в кровать прямо в одежде. Трудно представить, что сейчас испытывает Никита. Еще труднее прогнозировать, как пройдет наш следующий разговор, но, несмотря на это, на душе у меня невероятно легко — будто я действительно освободилась от тянущего на дно груза. За последнее время произошло столько событий, что ощущаются они как один сплошной удар. Меня не бодрит даже кофе, он согревает, заволакивает сознание дремой, и реальность уплывает, едва я касаюсь головой подушки. Меня мучает странный, гнетущий сон, который я не могу пересказать после того, как открываю глаза.
Что-то вырывало меня из этого сна… Звонок в дверь…
Никита?
Радость охватывает при мысли, что это может быть он, но мои ожидания не оправдываются: за дверью Филипп. Впустив его, тут же ловлю на себе укоризненный взгляд. Да-да, у меня куча пропущенных звонков. За последние сутки я не соизволила написать ему ни одного сообщения.
Если честно, я вообще забыла, что в моей жизни есть Филипп.
— Я заезжал вчера. Хотел поговорить.
— Проходи в гостиную, я принесу кофе.
Оставляя его без приветственного поцелуя, поспешно удаляюсь на кухню. Хочу выиграть несколько минут, чтобы собраться с мыслями, разговор будет нелегким. Скверно все. Как-то нелепо. Мы договаривались быть друг с другом честными. Договорились не обманывать, не увиливать. Но я нарушила все обещания и предала наши отношения. Корю ли себя за это? Нет. У меня не возникло ни единого сомнения, что нужно поступить как-то по-другому. Филипп не поймет моих мотивов, да и не собираюсь объяснять ему всего. Пока он ждет в гостиной, пытаюсь подобрать слова для дальнейшей беседы, но беда в том, что легче ему не станет. Кофе может быть горьким или сладким, а правда всегда будет только правдой.
Филипп ничего не делает — сидит, уставившись на пустой журнальный столик. Я ставлю перед ним чашку и усаживаюсь на диван, сохраняя между нами приличную дистанцию. Хочется сказать, как он дорог мне. Поблагодарить за годы, проведенные вместе. Он был терпелив и пытался сделать меня счастливой. Так, как умеет. Это и было подобием счастья. Благодаря ему я сохранила в себе человечность и осталась способной на теплые чувства. Но вся эта словесная прелюдия будет пустым звоном, когда мы дойдем до сути.
А суть в том, что…
— Думаю, нам надо расстаться. Окончательно, — говорю, наконец, решившись на эту пощечину.
— Тебя испугало мое предложение? Давай оставим все как есть и не будем ничего менять, — тут же выдает Филипп.
Вижу его глаза: темные, упорно и отчаянно глядящие на меня. Он и сам не верит в то, что говорит. Знает, что ничего уже нельзя спасти. Филипп огорчен, растерян, ему больно, и станет еще больнее.
— Все уже изменилось. Это больше не сработает.
— Почему? — Его лицо неожиданно бледнеет.
— Потому что я тебе изменила, — не к месту усмехаюсь
