– От этих танцев ты не похудеешь, – быстро сказала Чинара. Её подруга была та ещё любительница опустить рыло в чужую кормушку! Не дай бог, она увидит Учителя живьём! На фотографиях-то он ещё так-сяк, а вот если начнёт танцевать и расточать любезности, эта жируха его точно сцапает.
– Ой, ладно. Хотела на твоего Хафиза посмотреть.
– Он не мой.
– Ну и зря. Давай, покажи ему, чего стоит старая гвардия!
– Кто это старая?! Хотя… знаешь, ты права. Я как будто заржавела вся. Пора размяться.
– Развлекись, любовь моя! И не забудь позвать меня на свой чемпионат, когда он там?
Чинара улыбнулась в чашку с кофе, в котором вдруг образовалась маленькая, но агрессивная воронка, уходившая упругим корнем на самое дно.
Веретено, заботливо взяв Бану за тонкое запястье, вытащило её руку из щели между дверной коробкой и дверью, куда она беззаботно вложила пальцы, небрежно опершись о стену.
– Сейчас кто-нибудь дверь закроет и твою ручку прищемит.
– Это пустяки.
Веретено задумчиво измерило пальцами толщину запястья Бану. Затем он подловил уныло бредущую мимо Эсмеральду, измерил её запястье, сравнил, махнул на бедную девушку рукой и позволил ей идти дальше. «Ну вот, создал мне врага на пустом месте», – сокрушённо подумала Бану, но выходка эта ей всё равно польстила. Он замечал её изящество, акцентировал на нём внимание, и это было прекрасно, это давало Бану стимул жить дальше, стимул, которого обычно само же Веретено и лишало её.
Эсмеральда была отомщена в тот же день, а Бану со своего зыбкого Олимпа, на который её вознесло Веретено, была низвергнута им же прямо в Гадес.
«А он хитрый. Сам укусит – сам же и оближет», – злилась Бану, наблюдая за тем, как вероломное Веретено обнимается с Эсмеральдой и целует её в макушку. Эсмеральда улыбалась счастливой застенчивой улыбкой, обхватив его живот своими худыми ручонками («С запястьями, которые всё равно толще моих», – в бешенстве отметила Бану). Урок уже закончился, пора было освобождать зал и начинать репетировать кому где повезёт – в коридоре или в маленькой комнате. Бану встала. К ней подскочил Джафар:
– Куда направляешься?
– В раздевалку.
Джафар схватил её в охапку и на руках понёс туда, куда Бану легко дошла бы и своим ходом. Она не возражала. У дверей раздевалки он остановился и сказал:
– Ну что, приехали.
– Можешь отпускать.
– Отпущу, только если поцелуешь меня.
Не ломаясь лишний раз, Бану исполнительно поцеловала его в колючую щёку, пахнувшую резким одеколоном – этакий коктейль фальшивой ярко выраженной маскулинности.
– А я тебя? – Бану послушно подставила свою покрытую пушком щёку губам Джафара, подумав при этом: «Что за детский сад? А впрочем, получай, Веретено!» Джафар с довольным видом отпустил её и оставил наконец в одиночестве. В раздевалке Бану тяжело опустилась на шаткий стул с выеденной начинкой – сидеть с некоторых пор стало немного больно, потому что те места, которым положено быть мягкими, у неё слегка убавились в объёме – и опустила голову на руки. Со шкафа мягко прянула вниз тень – это кот решил понюхать Бану. Удовлетворившись результатом обнюхивания, он вознамерился запрыгнуть к ней на колени, но Бану мысленно пребывала на несуществующем дне Бездны Челленджера, и никакой кот не мог вытянуть оттуда её, распластанную сотней мегапаскалей своего отчаянья. Кот был отброшен в сторону. Он холодно посмотрел на Бану выпуклыми янтарными глазами, ничего не сказал (этот кот никогда не разговаривал, Бану ни разу не слышала его голоса) и с независимым видом направился к своим мискам с едой, которые наполнял для него Джафар, хранитель кота при школе. Бану почувствовала себя виноватой, и от этого ей стало ещё хуже.
В коридоре колебались в танце тёмные тени, лица которых, за редкими исключениями, Бану никак не могла запомнить. Цепляясь каблуками за линолеум, она лавировала между ними, пытаясь разыскать Вагифа, но не очень-то этого желая. Зато она нашла Веретено – оно праздно водило указательным пальчиком по круглой плеши в центре головы Джафара, который сидел на скамейке и разве что не мурлыкал от удовольствия. Увидев Бану, Веретено оживилось, бросило Джафара и загудело:
– Своего партнёра ищешь?! Он от тебя спрятался! Боится, что ты из него выпьешь всю кровь.
– Так вот какого вы мнения обо мне, – тихо произнесла Бану, глядя в самую глубину его чёрных глаз и раздражаясь от того, что он упорно выдерживал её взгляд. – Разве из вас я когда-нибудь пила кровь? – И тут же ярко представила себе, как присасывается к его лебединой шее. У него по венам, небось, не кровь течёт, а чистый мёд.
– А я и не говорю, что из меня пила. – Веретено, как всегда, приняло её скрытое за пристальным взглядом весёлое кокетство всерьёз и поспешило оправдаться: – А из него выпьешь. Ты же хочешь победить?
– Я привыкла побеждать, – соврала Бану.
– Ну надо учиться, гызым[20]. Надо учиться уступать.
– Мы настолько безнадёжны?
– А? Да нет… Кто сказал – безнадёжны? – Веретено поняло, что загнало самого себя в тупик, как это с ним постоянно бывало в конце редких диалогов-перепалок с Бану, и начало тактическое отступление в сторону туалета. До туалета было шагов пятнадцать, но за то время, что Веретено добиралось до него, его остановили не меньше пяти раз, и всякий раз ему приходилось выслушивать какие-то жалобы, пожелания, давать советы и утешать. «До чего же трудно изображать из себя заботливую клушу», – преисполнилась сострадания Бану и тут же вспомнила, что, в принципе, все хлопоты Веретена по поводу окружающих окупались сторицей: так или иначе, он всех использовал. Основной костяк школы – те, что прошли с ним огонь, воду и медные трубы, – составляли его личную свиту, которая сопровождала Веретено в бесконечных пирушках, вечеринках, поездках, сменявших друг друга, как узоры в калейдоскопе. Они подходили к его телефону, случись тому зазвонить посреди урока, и не без злорадства отвечали неугодным, домогавшимся разговора с Учителем, что он занят. Им позволялось дерзить ему (то же, должно быть, позволялось и остальным, потому что по характеру Веретено было вовсе незлобивое, но никто, кроме Бану, не пытался проверить), позволялось приходить и уходить когда угодно, а также хватать его за всякие аппетитные места, каковой возможностью пользовались, ясное дело, только женщины. Те девушки, которые уже успели попасть в зависимость от него, но ещё не стали ему близки, становились наёмницами в группе, которую Бану называла «группа для физически неполноценных», которая на самом деле была просто группой для тех, кто не успевает приходить в основное время или хочет заниматься сальсой, так сказать, углублённо.
Даже её саму, Бану, Веретено
