Потом он взял себя в руки. Давно ведь оставил прошлое прошлому, так к чему все это? Зачем она пришла? Просто повидаться? Но Ровена была не из тех женщин, которые что-то делают «просто». Так какого крагха…
– Ты! – буркнул он, садясь обратно за стол.
– Привет, – тихо сказала Ровена, и ее голос отдался в голове звоном маленьких хрустальных колокольчиков. – Привет, Мариус. Я слышала, что ты вернулся, но все никак не находилась свободная минутка, чтобы зайти.
Она неторопливо вошла, прикрыла за собой дверь и огляделась в поисках свободного стула. Таковой стоял прямо напротив стола, и Ровена, едва заметно улыбнувшись своим мыслям, села.
Мариус пожал плечами. Он не знал, что ему говорить и как себя вести. И было это невероятно больно, неприятно и тошно – оттого, что по-хорошему надо предательнице засветить в глаз, но не может. И потому, что не привык бить жену, и потому, что Ровена была так же красива, как и в день их свадьбы, в день, когда Мариус Эльдор совершил одну из самых поганых ошибок в своей жизни – женился на женщине столь же эффектной и пустой, как перезвон золотых монет.
– Что тебе надо? – наконец спросил он, нарушив тяжелое молчание.
Ровена только бровью повела и снова улыбнулась – но уже не уверенно, а как-то жалко.
– Да вот пришла посмотреть на нового приора Роутона. Рада за тебя, очень рада. Всегда знала, что ты добьешься хорошей должности.
– А что ж не дождалась? – не удержался, съязвил Мариус.
И вспомнил, как вернулся домой раньше времени и застал ее в супружеской постели, стонущей и извивающейся от страсти под желторотым юнцом. Тогда он чуть шею не свернул сынку местного богатея, но опять-таки Ровена не дала. Орала так, что стекла тряслись. И именно тогда на него наконец снизошло озарение, что Ровена попросту пустышка, причем пустышка красивая, но совершенно не уважающая своего мужа.
А теперь вот сидит перед ним, вытянулась в струнку, руки сложила на подоле дорогого платья.
– Все ошибаются, Мариус. И я тоже ошиблась. Я всего лишь женщина и могу…
– Ну конечно, – от злости кровь в голову бросилась, – ребенка ты нашего тоже по ошибке убила, да?
Ровена тяжело вздохнула, промолчала и опустила глаза.
– Я… – прошептала она, и ее тихий голос коснулся натянутых нервов, как крыло мотылька. – Я так сожалею, Мариус, обо всем, что сделала тогда. Если бы ты знал!
Мариус нарочито громко захлопнул крышку чернильницы и принялся складывать бумаги в стопку.
– Ты пришла, потому что у твоего нынешнего мужа не все гладко с деньгами, так ведь?
– Нет!
– Ну надо же, вид оскорбленной невинности…
– Я пришла, потому что так и не смогла тебя забыть, неужели непонятно? – Ровена стремительно поднялась со стула, ее волосы рассыпались по плечам золотым манто. – Я пришла, потому что хотела тебя увидеть. Правда хотела, Мариус. И я… я скучала, хочешь верь, хочешь не верь.
– Не верю. – Он поднялся из-за стола. – Прости, но у меня дела.
– Ты взял в дом двуликую, – хмуро сказала Ровена, – об этом весь Роутон судачит. Зачем, Мариус? Тебе нужна любовница без претензий? Чтобы постоянно рядом, под боком? В соседней комнате?
– А если и так? – усмехнулся он. Внезапно стало любопытно, как себя дальше поведет Ровена. И Мариус даже ощутил нечто вроде удовлетворения, когда красивое, правильное лицо разочарованно вытянулось. Но Ровена тоже могла держать себя в руках и быстро сделала вид, что ей все равно.
– Не противно с опечатанной? – Презрительная усмешка на красивых губах, чуть тронутых блестящей помадой.
– Тебе что за дело? – Вот теперь он уже в самом деле начинал злиться.
– Мне? Я бы предпочла занять ее место, Мариус.
Она сказала это как будто случайно. Картинно зажала ладонью рот, словно сама испугалась тех слов, что вылетели. А потом прошептала:
– Прости, я…
И, всхлипнув, выскочила из кабинета, подхватив пышный подол платья, стуча каблучками по деревянному полу.
Мариус успел только увидеть, что хорошенькие ушки Ровены сделались ярко-рубиновыми. Похоже, она и впрямь сболтнула лишнего. Вот что это было только что? Она хлопнула дверью, а в кабинете остался легкий, чуть терпкий запах ее духов. О-о, Мариус хорошо помнил этот аромат цветущего жасмина со свежей ноткой лимонной цедры. Ему тогда казалось, что он готов сцеловывать этот аромат с ее белой тонкой шеи, а потом с ключиц, прихватывая губами кожу в яремной ямке. Воспоминание мелькнуло перед мысленным взором – и рассыпалось уродливыми серыми хлопьями действительности. Ну не дурак ли?
Он подавил в себе внезапный и совершенно неуместный порыв броситься за бывшей женой. Незачем. Все кончено, покрылось корой пепла и предано забвению. А ему нужно торопиться домой, чтобы забрать Тиба и передать его из рук в руки Энгеру Фирсу, старинному приятелю и директору школы.
Пока ехал домой, нахлестывая Графа, Мариус все думал, и голова лопалась от попыток осмыслить все происходящее. В самом деле, ему более чем достаточно Ока Порядка, Магистра, Фредерика, крагха, двуликой, чтобы еще думать о Ровене.
Но все равно думалось.
И конечно же не в том ключе, как бы этого хотелось Ровене.
Вспоминались по большей части ее ежедневные стенания по поводу того, что опять нечего надеть, и что жалованье стража слишком мало для человека, который каждый день рискует жизнью ради спокойствия земель Порядка. Покрасневшие от слез кошачьи глаза Ровены, прозрачные, зеленые. Она ведь искренне полагала, что отсутствие в гардеробе последней новинки сезона – трагедия. И по контрасту сразу же другие глаза – графитово-серые, но при этом очень чистые и какие-то светлые, что ли. Да, в глазах фье Ритц жили отблески того внутреннего огня, который заставлял ее, сдыхая от голода, от боли в изувеченном лице, от безысходности, растить сводного брата. Тиберик был обузой, да еще какой. Но за год он не умер, не заболел, и хотя и был худеньким, но отнюдь не выглядел изможденным, в отличие от сестры.
Впрочем, на пирожках Марго фье Ритц тоже слегка поправилась, даже грудь вернулась на то место, где ей полагается быть.
Тут Мариус рассердился. Мысли снова поворачивали не в ту сторону, куда было нужно. Нужно думать о том, что он планировал предать Магистра. А получалось про грудь под тонкой тканью сорочки.
Когда он подъехал к дому и бросил вожжи подбежавшему Эндрю, солнце скрылось за тяжелой дождевой тучей. Порыв ветра поднял полы форменного сюртука Надзора, похлопал по лицу холодными ладонями. Осень окончательно вступила в свои права, но, глядя на особняк, на седую черепицу, Мариус внезапно решил, что осень к лицу его старому дому, темнеющему этаким древним изваянием в объятиях раззолоченных яблонь.
Он поднялся по ступеням парадного крыльца
