Она увидела, что густые брови Эльдора сошлись на переносице, а ноздри хищно подергиваются, как у собаки, почуявшей дичь.
– Там лежал человек, ниат, – прошептала Алька, – совершенно голый. Плети света обволакивали его и как будто впитывались внутрь. Он лежал как будто мертвый и не шевелился. И еще… у него была брюшина вскрыта, и свет лился и туда, внутренности светились оранжевым.
– Любопытно, – пробормотал Эльдор и глубоко о чем-то задумался. Потом спросил: – Тебе там стало плохо, да?
– Как будто что-то ударило в спину и прошло сквозь позвоночник.
Алька подумала, что ее голос прозвучал слишком жалобно, поэтому высунулась из-под одеяла по подбородок и выдавила слабое подобие улыбки.
– Но это ничего. Правда, я едва не разбилась. – И, вспомнив внезапно, тихо спросила: – Ниат Эльдор, а как же я теперь без печати? Донесут ведь. У вас столько гостей, и если я сейчас выйду, то…
– Не выйдешь. – Эльдор рассеянно провел рукой по коротко стриженным волосам. – Оставайся здесь до утра. Это не просьба, это приказ.
Он помолчал еще немного, затем резко поднялся и пошел к двери. Уже взявшись за щеколду, обернулся.
– Отдыхай, птичка. Ты это вполне заслужила, спасибо тебе.
И вышел.
– Подождите! – пискнула Алька.
Она едва не сорвалась следом, но вовремя вспомнила, что кроме одеяла на ней ничего нет. А дверь уже тяжело захлопнулась, и Алька осталась совершенно одна, в хозяйской постели и без малейшей идеи о том, что будет дальше.
Она в отчаянии откинулась на подушку, потом свернулась клубочком, подтянув колени к груди. После превращения, видать, обострилось обоняние, белье пропахло Эльдором, знакомая уже вязь ароматов – кофе, дерево, еще что-то, вызывающее ассоциацию со старыми книгами в потрепанных переплетах. И этот запах отчего-то не казался противным, каким мог бы казаться запах жестокого хозяина. Наоборот, Алька как-то быстро успокоилась, веки налились тяжестью. Она зевнула, уткнулась носом в подушку. Мысли текли лениво. Отчего-то вспомнилась старая спальня в родительском доме. Там тоже пахло книгами. И вокруг было очень много книг. И кожей пахло, и клеем, но это в мастерской. А в спальне Алайны Ритц царил сладковатый, пудровый аромат пожелтевших страниц и немножко ванили.
Алька протянула руку и взяла с тумбочки перо. Оно было мягким, почти шелковым, завивалось на кончике. Алька решила, что поставит его в мамину вазочку, когда вернется к себе в комнату. Хотелось верить, что ей не придется теперь жить, не выходя из спальни приора.
Потом она отложила перышко, положила ладонь под щеку и закрыла глаза. Сон пришел на удивление быстро, и ей все казалось, что она парит высоко в небе, покачиваясь в потоках ветра, а далеко вверху блестит бледно-золотая монета полной луны…
– Вставай, лежебока!
Голос Эжени просочился сквозь дымку утренней дремы. Алька открыла глаза, увидела над собой тяжелый бархатный балдахин, удивленно заморгала, заметив незнакомое окно, слишком широкое для ее комнатки… А потом вспомнила. И щекам стало жарко.
Она осторожно повернулась на голос Эжени. Девушка, уперев руки в боки, стояла рядом с кроватью и задумчиво осматривалась. Золотые пылинки парили в солнечном свете вокруг ее светло-русых волос, уложенных в бублики вокруг ушей, и само лицо, казалось, светится радостью.
– Вставай, – повторила она, – приор уже работает в кабинете и ждет тебя вместе с утренним кофе.
– Ох, – только и сказала Алька.
– Но, замечу, ты была звездой бала. – Эжени вдруг широко улыбнулась. – Только ленивый не обсуждал приора, который настоящий мужик, коль не боится держать в доме двуликую, и не только держать, но еще и пользовать ее в постели. А его бывшая жена, говорят, набралась так, что под конец запуталась в платье, упала и лила слезы в три ручья, сидя здесь, у запертой двери спальни. Видать, ей жалованье приора покою не дает.
Эжени почесала затылок, потом ее взгляд потемнел, она смерила Альку пристальным взглядом.
– Он не слишком тебе навредил? А то знаю я этих ниатов, им все вынь да положь, чтоб все готовое.
– Э-э-э, – уныло протянула Алька, совершенно не зная, что и сказать.
Но ведь Эжени нельзя говорить, чем они на самом деле занимались за закрытой дверью. Выходит, придется лгать. Или просто пропустить вопрос мимо ушей.
– Ну, не хочешь говорить, не надо, твое дело. – Девушка усмехнулась. – Я дам тебе настойку, чтоб не понесла, уж что-что, а ребенок тебе сейчас точно не нужен. Однако… Приор снял с тебя печать?
Алька села на кровати, прижимая к груди одеяло, и виновато опустила голову.
– Ну-ка, дай посмотрю.
Через мгновение теплые, испачканные мукой руки Эжени легли на ее щеки, поднимая лицо вверх, к свету.
– У приора губа не дура, – заключила девушка, – надо тебя откормить.
«Не надо, – мысленно возопила Алька, – я же летать не смогу!»
– Ты хорошенькая, очень милая, – добавила Эжени. – Понимаю, отчего он на тебя так запал.
– Да ну, глупости какие! – Алька отмахнулась. – Я двуликая, он двуликих ненавидит.
– Ну да, ну да. И как он, сильно тебя ночью ненавидел? Послушай, подруга, ты-то слепая, но я-то нет. Последние дни ниат приор смотрит на тебя ну просто нитковыдиральным взглядом.
Девушка выпрямилась, потом взяла со стула Алькино платье и белье, переложила на кровать.
– Нитковыдирательным?
– Это так, знаешь ли, когда смотрит и взглядом выдирает все нитки из швов. Что при этом случается с одеждой?
– Она должна развалиться на части…
– И упасть на пол. – Эжени весело рассмеялась, хлопнула ладонями по переднику. – Ну все, все. Давай поднимайся, ниат Эльдор ждет.
И Алька почему-то тоже рассмеялась. Особенно ей понравилось словечко «нитковыдирательный». Правда, что ли, Эльдор так на нее смотрит? В это невозможно поверить. А что, если и правда так?
И ничего хорошего.
Смотрит, как на девку, которую можно уложить в постель, а потом вышвырнуть, как ненужную, использованную вещь. Алька не хотела себе такой судьбы. Ну и потом, Эльдор – приор Роутона, а она – двуликая. Им все равно невозможно быть вместе. Нельзя и неправильно.
Но прежде чем нести кофе хозяину, Алька оделась, отнесла перо к себе, умылась и причесалась. Обрезанные Марго волосы отрастали, темными волнами обрамляли скулы, щекотали шею. Когда-то Алайна Ритц делала себе красивые прически, украшала их шпильками с цветами или лентами. Но все ушло.
Когда сварила кофе и принесла в кабинет, приор уже сидел за столом и что-то сосредоточенно писал. В мятой с ночи рубашке, которую умудрился забрызгать чернилами. Даже не взглянул на Альку, лишь коротко кивнул. Она аккуратно поставила белую чашечку на стол, рядом блюдце с песочным печеньем, которое к балу испекла Эжени, и бесшумно шагнула к двери.
– Подожди.
Алька быстро обернулась. Эльдор строго и хмуро смотрел на нее. Ну вот что, это и есть тот самый «нитковыдирательный» взгляд? Глупости. Эжени просто показалось, просто потому что сама она счастлива с Эндрю и поэтому хочет счастья и другим. Хотя какое тут счастье с приором Надзора.
Эльдор указал на кресло:
– Сядь.
И снова углубился в написание бумаги. Алька сидела и слушала, как шуршит перо. Пахло чернилами и кофе. Смотрела на
