Но сегодня он знал, ЧТО сказать ей. И знал, что скажет. Только бы она дежурила сегодня. И, идя к почте, он был уверен, что дозвонится до нее именно сегодня. Телефон гостиницы у него был.
Трубку взяла она и, когда, наконец, поняла кто это, ему показалось, что - обрадовалась. А он говорил и говорил не переставая. Извинился за тот разговор, за резкий отъезд.
- У меня словно груз был какой-то на душе. А теперь чувствую, нет его. И так захотелось Вам позвонить. Может глупо? Вы простите.
Она отвечала немножко удивленно, смущенно... Но он чувствовал в голосе радость. Она была рада ему!
- Таня. Я даже не знаю, как Вам сказать, как объяснить... Мы почти незнакомы, но мне сейчас кажется, что я вас знаю очень давно. Давным-давно. И так давно Вас не видел... И хочу Вас увидеть... Приезжайте ко мне, в город...
Она не отвечала. Молчал и он.
- Ало, Таня... Вы слышите меня. Таня.
- Да.
- Я не знаю, как объяснить. Но все так чисто, я даже не знаю, как... Прошу Вас поверьте мне. Если вы выедете утренним автобусом, то будете в городе в четыре часа. Я буду встречать Вас на Автовокзале, прямо у автобуса, завтра, я буду ждать Вас. Вы слышите... Таня? - он произнес ее имя так осторожно, так трудно, словно осмелился прикоснуться к ней.
- Я... Я не знаю
- Я жду Вас, я буду ждать Вас. Приедете Вы, или нет, знайте, что я там. Таня.
Он повесил трубку.
За час до прихода автобуса он стоял на автовокзале. Подтянутый, строгий и счастливый. И такая же строгая, как и он, возвышалась в его руке белая роза на длинном, зеленом, с мощными щипами, стебле.
В ярко синем от восторга небе сияло солнце. Да и могло ли быть иначе. Сегодня - Праздник. Пасха. А он еще и принял первое причастие. Как жил до этого? Чем жил? Как можно было так обкрадывать себя? Это был первый настоящий Праздник в жизни. И первое причастие. Время от времени он одергивал себя. Становилось страшно за свои неуемные чувства. Так не бывает долго. Что-то случится. Она не приедет. Умом он понимал, - она не должна приехать. Это невозможно. Понимал. И улыбался, и верил - приедет.
- Слышь, земляк, глянь-ка. Не купишь?
Перед ним стоял мужик лет пятидесяти. Одежда неважная, но не истасканная, не по погоде только. Зимнее пальто, цигейковая шапка. Он протягивал, что-то в руке.
- Нет. - Анатолий даже не взглянул.
- Да ты посмотри. Полтинник серебряный.
Он взглянул, на заскорузлой, с желтыми бугорками мозолей ладони, лежала монета двадцатых годов, молотобоец над наковальней. Анатолий раньше видел такие - серебряный полтинник.
- Нет. Не куплю.
- Да мне одиннадцать тысяч и надо-то. На билет не хватает. Возьми, а? Он же дороже стоит.
- Сказал же нет, - Анатолий чуть отвернулся от мужика.
Тот опять стал перед ним.
- Может, скажешь, сколько он стоит. А то я в них не понимаю. Но дороже, наверное, одиннадцати?
- Да, наверное, дороже. Я тоже особо не разбираюсь.
Мужик тяжело вздохнул.
- Попробую этим предложить, - он кивнул на ряды киосков, - может, купят. Ехать надо, а денег нет.
И он медленно побрел к киоскам. Шел он, втянув голову в плечи, пришаркивая стоптанными каблуками полуботинок.
Анатолий отвернулся. Попытался вернуться мыслями к Тане. Не получалось. Все было испорченно. Даже с солнцем и с небом показалось, что-то случилось. Вроде, потускнели они. "Чепуха, - подумал Анатолий, - просто дело к вечеру, к закату уже. Мистиком потихоньку становлюсь". Но казалось так, что и все счастье, сиявшее в нем, не то что склонилось к закату, а полностью ушло в него. Стемнело в душе. Он ругнул мужика.
"Принесла нелегкая. Шляются алкаши. Этот вроде трезвый был. Да и одет более ли менее, не бомж, и по лицу не пропойца. Он же не на бутылку и просил..."
И тут ему стало стыдно. Насколько отупели, очерствели в нашем времени. Подошел человек: на билет не хватает - помоги. Я, даже не задумываясь, отказываю ему. Почему? Что мне эти одиннадцать тысяч погоду сделают? Неделю назад триста получил. Десяткой больше, десяткой меньше... Что месяц не проживу?
Анатолий огляделся, мужика нигде поблизости не было.
Совершенно неожиданно чувство стыда настолько усилилось, что перешло в отчаянье. Он вспомнил, что причастился сегодня. Вспомнил слова из книжки, что читал перед причастием. "Причащаясь, мы принимаем в себя Господа нашего Иисуса Христа..."
Во мне часть Христа! Бог послал человека ко мне, в надежде на то, что я сегодня причастился и обязательно помогу ему. А я! Что я наделал? За все то счастье, что было дано мне. За спасение свое... Чем отплатил? Предал Господа? Страждущему не помог! Я обязан найти его!
По времени с минуты на минуту должен был прийти автобус. Анатолий заметался, выглядывая мужика. Он даже внешность его не запомнил. Серое, вроде пальто. Вот у дальних киосков мелькнуло, что-то похожее. Анатолий побежал, пряча розу за спину, чтоб не сломалась. Мужик отходил от киоска.
- Ты полтинник предлагал?
- Да, да...
- Пойдем быстрее, я автобус встречаю, не пропустить бы...
Он торопливо направился обратно. Мужик едва поспевал за ним. Когда междугородняя платформа вновь попала в поле зрения, Анатолий остановился. Достал бумажник.
- Одиннадцать?
- Одиннадцать с половиной, - тот протягивал полтинник.
Анатолий отдал деньги и пошел к остановке.
- Эй, а полтинник-то?
- Не надо, - бросил он, не останавливаясь, лишь повернув голову.
- Да как же? - мужик догнал его. - Возьми. А то неудобно.
- Не надо мне ничего. Счастливо доехать.
- А деньги? Деньги, как я тебе верну?
- Не надо.
Анатолий двинулся было вновь. Но остановился.
- Хотя. Ты Православный?
Мужик недоуменно смотрел на него. Потом, что-то словно включилось:
- Крещенный я, крещенный. Мать крестила.
- В церковь ходишь?
- Мать ходит. Со старухами в деревне она.
- Вот ей отдай. Пусть свечей на все купит и к иконам поставит. Счастливо.
- Спасибо. Спасибо. Спасибо.
Уходя, Анатолий чувствовал, что мужик все еще смотрит ему в след.
"Слава Богу. Опомнился. Надоумил Господь", - думал Анатолий. На душе опять было легко, но это был уже не детский слепой восторг, а осознанное удовлетворение от исполненного долга. И оттого, что долг свой понят, что ему доступно это понимание".
Автобус появился совсем неожиданно. Он едва успел прочесть название райцентра на лобовом стекле - этот. Сердце заметалось меж радостью и тревогой. Уставшие от многочасовой езды люди облегченно вываливались из салона, в стороне ставили
