— Ну? И что это значило? — требовательно осведомилась она у Платона.
— Надь, все в порядке, мне ты можешь сказать, — он сделал лицо декабриста, готового с отвагой выслушать свой смертный приговор. — Я все пойму.
— Недаром все его считали гением, — качнул головой Игорь. — Бетховен оглох, Ван Гог ухо себе отрезал, у Барабаша пошатнулась крыша… Тебе осталось только умереть молодым — и все, считай, вписал себя в вечность.
— И ты еще можешь шутить? — презрительно скривился Платон. — Уж вел бы себя как мужик, признался бы…
— Платош, — мягко прервала его Надя тем тихим монотонным голосом, каким обычно заговаривают умалишенных. — С чего ты все это взял?
— Я же звонил вам, когда вы были в этом центре, — Барабаш нахмурился.
— И что? У меня там жена брата была, — пояснила Надя. — Да мало ли, зачем бы мы туда поехали!
— Вот и я так сначала подумал. Не поверил ему, — и он недобро покосился на Игоря, — он ведь и соврать мог.
— По себе судим, да? — мгновенно отреагировал тот.
— Тише, — Надя подняла руку и умоляюще взглянула на Игоря, а потом снова на Платона. — И что было дальше?
— Дальше я поехал к тебе домой, — признался он без особого энтузиазма. — Ну, к твоим родителям.
— К моим… — она аж слюной поперхнулась и закашлялась.
— Ну, да, — Платон услужливо похлопал ее между лопатками. — Ты же сама говорила, что не хочешь меня больше видеть. Ну, я подумал, что лучше тогда спрошу у кого-нибудь из твоих родных… Они-то должны знать…
— И?.. — просипела Надя, отдышавшись.
— Вот и все, — обреченно изрек Платон. — Дома были только твои брат и сестра. Которые младшие. И Маша все мне рассказала. Что ты меня ненавидишь, что ты теперь с Игорем и вообще ждешь от него ребенка…
С минуту Надя просто пялилась на Платона, будто он резко перешел с русского на латынь. Потом странно дернула головой, покачнулась и, облокотившись о стену, закрыла лицо ладонью.
— Машка… — прошипела она. — Вот же коза драная! Поедешь ты у меня в этом году на Казантип, как же!
— А если и так, твое-то какое дело? — влез Игорь, воинственно глядя на соперника. — Неужели ты думаешь, что если бы Надя была от меня беременна, я бы подпустил тебя к своему ребенку? Чтобы ты вырастил очередного избалованного мамсика?
— Минуточку! — напрягся Платон. — Что значит «если бы»? Вы что, не… В смысле… Она не…
— Нет, я не беременна, — Надя потерла виски, стараясь прийти в себя. — Не была и в ближайшее время не собираюсь. И уж точно не от Игоря. Игорь, прости.
— Обидно, конечно, но я переживу, — дернул плечом Заславцев.
— Но вот ты мне скажи, — Надя склонила голову набок, изучая Платона. — Чего ты так завелся? Нет, я рада, конечно, что ты впрягся за меня с работой и даже ребенка чужого решил воспитать… Но зачем тебе все это?! Или Ларионова тебя отбрила с концами?
— Ольга? Она мне сразу понравилась, — Игорь не преминул кольнуть старого врага.
— Вот и забирай, — фыркнул Платон. — Вы друг друга стоите. А причем здесь вообще она?
Надины мозговые шестеренки заскрипели, застопорились и встали окончательно. Теперь она вообще перестала понимать, что творилось с Платоном. Либо сошла с ума она, либо он существовал в какой-то своей реальности, где под логикой подразумевается нечто иное.
— Знаете, что, — произнес вдруг Игорь. — С меня хватит. Играл ты, конечно, терпимо, но я тоже нигде не наврал, все было идеально. Так что кто из нас победил, пускай Надя решает. Хочешь — снова работай с Платоном, хочешь — возвращайся ко мне, только избавьте меня от этой Санта-Барбары. Если бы я сразу понял, что вы влюблены друг в друга до соплей, честное слово, у меня бы ума хватило в это не лезть. А так… Лучше подожду, пока до вас самих дойдет. Телефон мой, Надь, у тебя есть, звони, как определишься, — и, окинув чокнутую парочку взглядом «чем бы дитя ни тешилось», Игорь с достоинством удалился к своему инструменту.
— Странный он какой-то, да? — и Надя выдавила неловкий смешок, не зная, куда деть внезапно ставшие слишком длинными руки. — Надо было такое выдумать… Умора, скажи?
Платон, впрочем, не засмеялся и даже не улыбнулся. Таким серьезно-печальным Надя его давненько не видела.
— А что тебя так забавляет? — тихо спросил он.
— Ну… Ты… И я… — растерялась Надя, не узнавая собственный голос. — Влюбленность какая-то…
— За тебя сказать не могу, — Платон посмотрел ей в глаза. — Но я уже давно люблю тебя. Разве ты не слышала, как я сказал это Игорю?
— Так ты еще говорил, что я — твой лучший друг… — Надя хотела было попятиться, но уперлась в стену.
— Одно другому не мешает. Наоборот, по-моему, любить кого-то по-настоящему можно, только если ты его знаешь, как самого себя. А мне ближе тебя никого нет. Так что да, Надя, я тебя люблю. Всегда любил, наверное, с того дня, когда ты защитила меня от хулиганов. Только понял слишком поздно, — он вздохнул и ссутулился. — Без тебя все не имеет смысла. Ни музыка, ни даже я сам. Я почему-то думал, что ты со мной навсегда, что это как-то само собой разумеется. А когда ты в Вене напилась и сказала, как я достал тебя…
— Я не совсем это имела в виду, — поспешила перебить Надя: вид у Платона был такой удрученный, что ей стало жутко стыдно за свои пьяные откровения. — Просто устала, а еще шампанское…
— Нет-нет, я должен был это услышать. Тогда я попытался все исправить, привязать тебя покрепче работой… — Платон мотнул головой. — Идиот! Сделал все только хуже. Упустил тебя, своими же руками передал Игорю… Но ты была права. Если любишь кого-то, надо просто всеми силами делать его счастливым. Даже если он счастлив с другим. Так что я пойму, ведь Игорь…
— Да плевать я хотела на Игоря! — вырвалось у Нади, и она запнулась и обернулась в сторону оркестра. К счастью, Заславцев уже выходил из зала и вряд ли ее слышал. Да, Надя не была влюблена в Игоря, но терять такого талантливого и работоспособного клиента только из-за языка без костей, было бы ужасной ошибкой. — Я не люблю его, — добавила она уже тише. На всякий случай. — Но… Слушай, ты влюблялся уже раз сто, я сама видела. С чего ты взял, что сейчас все будет по-другому? Я… Я не хочу, чтобы ты потом меня вычеркнул.
— Зачем мне это делать?! — Платон нежно погладил ее по щеке.
— Понимаешь… — Надя старательно собрала мысли в кучу, что было трудно, когда он стоял так близко. — Мне проще дружить с тобой, чем любить тебя. Любить… Слишком страшно. Это
