– Так, стало быть! Тихо! – рявкнул Тимофей Игнатьевич. – Беда нагрянула. Будем решать, как ее избыть. Вот вам Таисья Федотовна, вдова горемычная. Повтори всему собранию, Таисия Федотовна, что мне спозаранку сказывала. Не смущайся, все свои…
– Какие ж вы свои? – тихонько ответила домовиха. – Вы-то городские, а мы-то деревенские…
* * *История, которую сквозь слезы и вздохи поведала деревенская домовиха, сильно всю сходку озадачила.
Деревня, где жило несколько семей домовых, была старая, хоть и невелика – а на хорошем месте. Невесть сколько веков продержалась та деревня, и, кабы не свекла…
Уж полсотни лет, как крестьяне ни пшеницы, ни овса, ни льна не растили, а одну лишь свеклу, которую увозили и варили из нее сахар. То есть, до такой степени к этой свекле привыкли, что и жизни себе без нее не чаяли. А тут все и переменилось. Во-первых, перестали посылать на обе прополки и уборку людей из города. Во-вторых, растить этот корнеплод стало невыгодно – малыми силами много ли вырастишь, а закупочная цена как была низкой, так и осталась. Раньше хоть количеством брали, а теперь – откуда оно, количество? И народ из деревеньки стал разбегаться. Иные, что поумнее, прихватывали с собой домовых. А куда отбыли – того она, Таисья Федотовна, знать не может.
– А иного чего растить? – спросил Лукьян Пафнутьевич.
– Да разучились. Все ведь в лавке брали, и мясо, и картошку… и макароны…
Домовые загалдели – всяк старался показать себя доподлинным знатоком деревенской жизни. Шибко грамотный Лукулл Аристархович Америку приплел с кукурузой. Пришлось Тимофею Игнатьичу основательно повысить голос. А когда домовой во всю глотку заорет – бывает, и стекла из окон вылетают…
Прекратив завиральные сельскохозяйственные теории, Тимофей Игнатьевич попросил домовиху продолжать.
– Ну так опустела деревенька. Окна заколочены. Наши хозяева в одночасье собрались и съехали, нас позвать забыли… – домовиха тихонько заплакала. – А как дальше жить? Думали, с огорода прокормимся, по соседству еще домовые остались, Афанасий Савватеевич с семейством да бобыль Никишка. А тут оно и завелось.
– Что – оно? – спросил из-за скомканной газеты Лукьян Пафнутьевич.
– Да вихорь же, будь он неладен!
Сперва по пустым дорогам побежали маленькие смерчики, цепляли всякую ерунду – где палый листок, где соломину, где уцелевший от прежней жизни автобусный билет.
– Вот так бежит, стелется, посолонь заворачивается и шелуху тащит, – Таисья Федотовна показала, как именно заворачивается и стелется смерчик.
– Ну, тащит, а потом?
– Потом все опять рассыпается и лежит.
– А он? Вихорь?
– А кто его знает… Куда-то девается.
Домовые сперва с любопытством наблюдали за причудой ветра. Однако вихорьки малые становились все шире и даже принялись расти ввысь. Теперь они захватывали уже более тяжелое добро – могли протащить тряпочку, сбитую в ком сигаретную пачку, потом наловчились поднимать добычу на некоторую высоту и ронять ее оттуда.
Однажды домовые наблюдали, как был подхвачен и вознесен чуть ли не до крыши детский башмачок. Вот именно башмачок и навел их на мысль, что вихри становятся опасными.
Домовые в решениях неторопливы. Могут чего-то натворить сгоряча, но вообще – страх как рассудительны. Вот и в свекольной деревеньке они все разговоры разговаривали, пока не увидели, как слоняется по пустынной улице высокий пылевой столб, а в нем, в самой середке – черное.
Это оказалась кошка, и кошке еще повезло – вываливаясь из опадающего вихря, она уцепилась всеми лапами за березу, тем и спаслась. Хуже пришлось бобылю Никишке – его так приподняло да шлепнуло, что еле отходили.
А потом – страшно молвить, что было потом. Вихри, словно живые разумные существа, перестали обращать внимание на кошек и крыс, зато устроили охоту на домовых. Чем-то их эти земные жители, видать, прогневали. Или же показались почему-то подходящей добычей. Домовой не очень-то тяжел, его удобно всосать, закрутить да оземь брякнуть.
Прежде всего домовые перестали выпускать на прогулки малышей. Поди знай, когда пыль посреди двора завьется да вверх стрункой вытянется, да пойдет, шатаясь, прихватывать все, что плохо лежит. Потом и взрослые домовые стали не ходить чинно, а перебегать открытое место.
– В город уходить придется, – решил наконец Ермолай Гаврилович.
– Думаешь, в городе эта нечисть не водится? – спросила вконец расстроенная Таисья Федотовна.
– В городе люди, они уж что-нибудь придумают.
И то верно – домовым на роду написано прибиться к человеку и жить с ним в сотрудничестве. Человек о пропитании домовому позаботится, домовой – о порядке, так оно веками складывалось. Как ни крути, а без человека плохо.
Уходить решили ночью – никто не знал, орудуют ли вихри по ночам, но в темноте – оно как-то безопаснее.
Ермолай Гаврилович с Таисьей Федотовной увязали пожитки, взвалили на себя узлы, малыш ухватился за мамкину шерстку – и пошли себе ночной дорожкой. Где город – не знали, но полагали, что далеко. Утром спрятались в придорожном кусте и проспали до заката. А на следующую ночь вихрь их и нагнал.
– По следу, что ли, шел? – спросил Тимофей Игнатьевич.
– Да кто ж его, поганого, разберет! – и домовиха, сбиваясь, утирая слезы, рассказала, как, бросив узлы, семейство бежало от хищного вихря да как пропал Ермолай Гаврилович.
– Стало быть, вихорь теперь дорогу в город знает?! – воскликнул Лукьян Пафнутьевич. – Ну, баба, исполать тебе! Навела на нас нечисть!
– Цыц! – крикнул до того молчавший Евсей Карпович. – Баба не виновата.
– Так ведь теперь и у нас вихри появятся!
– Больно ты им нужен, – отрубил Евсей Карпович. – Это деревенский домовой на двор бегает, а ты дома сидишь, носу не кажешь.
– А коли он такой хитрый, что и в дом заберется? – загалдели прочие домовые. – В окно! Или в вентиляцию!
Матрена Даниловна, домовая бабушка с немалым опытом, знала, что может и до драки дойти. Не раз ей доводилось врачевать царапины своему Лукьяну Пафнутьевичу. Но сейчас она больше беспокоилась насчет упрямого Евсея Карповича, к которому в последнее время повернулась всей душой. Хотя у домових и не принято налево бегать, но ведь сердцу на прикажешь. А оно, сердечко, как раз и настукивало шепотком, что гордый и своенравный домовой всех лучше и милее…
С одной стороны – чтобы не травить душу, а с другой – чтобы не засиживаться на сходке, она приобняла Таисью Федотовну и тихонько повела ее прочь с чердака.
– Идем, светик, посидишь с нами, с бабами, чего-нибудь надумаем, – говорила Матрена Даниловна. – Маленький твой у кумы Степаниды Прокопьевны, покормленный, спать уложенный. Пока они тут кулачишками машут, мы, бабы, сообразим, куда тебя с маленьким поселить, к какому делу приставить.
Домовые если не спят – то делом занимаются, а в особенности – домовихи. Потому Таисья Федотовна посмотрела на Матрену Даниловну с признательностью. Жизнь, покатившаяся было под откос, могла заново наладиться, если вовремя заняться делом.
– К делу – это бы неплохо, – прошептала
