Мне чего-то так стыдно стало от его слов, аж щеки запунцовели. Может, потому, что он прав оказался по всем позициям? И говорил он это так обыденно, на ходу, как нечто само собой разумеющееся.
Интересно, а бабы ягие – это кто? Нет, ясно откуда ноги растут, но я полагал, что ведьмы и есть хрестоматийные бабки-ёжки. Но, похоже, ошибался.
– Спрятать, может, и понадобится, – решил не скрывать я. – Меня и моего приятеля, он в поселке сейчас остался. Но не от колдуна, от слуг его. Они люди как люди, да только их много может оказаться, а сила солому ломит. Что до остального – прятаться не стану, но и напролом не полезу. Кащеевич ведь не только силен, но и умен, только на каждого мудреца довольно простоты.
– Вот теперь твои речи мне по нраву, – похвалил меня лесовик. – Другое дело. Что до обещания моего, – сказал же – спрячу, если нужда приспеет, не сомневайся. А вот мы и пришли, здесь тогда девка удавилась. Вон на том дубе, что у оврага растет.
Верно, так оно и есть. Паршивое место, я это сразу ощутил, у меня даже волоски на руках дыбом встали, так старой и скверной смертью пахнуло. Лет прошло много, но ни дерево, ни земля под ним греха людского не забыли. Они не мы, у них память долгая.
– Долго висела, – забравшись на пенек, сообщил мне лесовик. – Подванивать уже начала, когда ее нашли. И вовремя, к ней уже косолапый один, что в бору жил, начал пробовать подобраться, любят они мяско с тухлецой.
– Фу, – скривился я, а после огляделся. – А мишка что, до сих пор тут живет? Не тот, понятно, но какой другой, его потомок?
– Откуда? – отмахнулся Лесной Хозяин. – И бора того нет, и ведьмедя тоже. От моих прежних владений хрен да маленько осталось, чего скрывать? Людей многовато стало, им земля нужна, вот и рубят деревья почем зря. Так что одни лисы да зайцы теперь в моей власти, да лосей два десятка. Но грех жаловаться, нынешняя власть охотничков беззаконных поприжала, это есть. Не всё же мне одному их под дерновое одеяльце припрятывать?
Интересно, сколько браконьеров тут по оврагам припрятано, из тех, что «ушел из дома, и не вернулся»? Хотя – там им самое место. Совесть тоже иметь надо. Впрочем, имели они эту совесть во все щели, за что, собственно, и поплатились.
Я потоптался у дуба, поковырял кроссовкой землю, попытался изобразить из себя джедая, вслушиваясь в лесной шум и пытаясь уловить в нем эманации мандрагыра, но всё тщетно.
– Дедушка, – в конце концов обратился я к лесовику, который, не скрывая усмешки, наблюдал за моими изысканиями. – Помоги, а? Я этот корешок ни разу не брал еще у земли.
– Оно и видно, – не стал чиниться старичок. – Как сорока по утру мечесся, мечесся, а толку нет. Мандрагыр хитер, ведьмак, его так просто не возьмешь.
– А как же тогда? – печально произнес я, разведя руки в разные стороны.
– Гляди. – Лесовик спрыгнул с пня. – Перво-наперво надо усвоить, что мандрагыр – он как человек, не любит делиться тем, что имеет, все под себя гребет. Смекаешь?
– Ага, – не сразу, но кивнул я. – Вроде как.
Еще раз внимательно оглядев землю под дубом, я заметил, что в одном месте трава растет не так густо, как везде. Некая маленькая проплешина там имеется. И как я ее раньше не заметил?
– О! – одобрительно поднял указательный палец вверх лесовик. – Молодец. Тут он сидит, верно. Теперя что делать станешь?
– Уж и не знаю, – вкрадчиво ответил я. – По всему выходит, копать надо, вот только чую подвох какой-то.
– А его и нет! – довольно засмеялся лесовик, потирая ладошки. – Просто люблю я веселую шутку! Копать надо, верно. По кругу рой, аккуратно, противосолонь. Землицу рыхли да вынимай, только не разбрасывай, а в кучку собирай. Корешок в самой середке сидит, сразу к нему лезть не стоит, постепенно брать надо. Ежели ты его испугаешь, то добра не жди, он из лекарства ядом стать может. В нем же жизнь и смерть той недотепы смешались, соображаешь? А то и вовсе сбежит, с него станется.
– Что значит – жизнь и смерть смешались? – спросил я, начав ковырять ножом плотную лесную землю и надеясь на то, что деревянный клинок не сломается. Вот же я лапоть, не мог еще и лопатку маленькую захватить. – Это как?
– Мандрагыр – он разный, – охотно отозвался лесовик. – Бывает такой, что близ болота растет, есть те, что в осинниках старых нарождаются, ну и другие всякие случаются, даже луговые. Все они силу имеют, но у кого-то она больше, у кого-то меньше. Болотный, например, лучше всего для оберегов подходит, ему топи да духи трясинные песни поют. Но самый лучший мандрагыр тот, что на месте смерти вырастает, причем не абы какой, а поганой. Если убили кого лиходеи, или вон человек сам себя жизни лишил. Тогда его непрожитые годы корню достаются, со всем плохим и хорошим. Уловил ли, о чем я речь веду?
– Более-менее, – пропыхтел я, выгребая землю. – Можно будет кое-какие рецепты в ход пустить. Из тех, что людям жизнь продлевают.
– Ничего не понял, пенек сосновый! – рассердился лесовик. – Я тебе, дуболому, объясняю, что нельзя сразу этот корень на зелья пускать, потому что неизвестно, как именно он подействует на того, кто его употребит.
– А как тогда? – остановился я. – Ему что, вылежаться надо?
– Слушай, какой-то ты не очень сведущий травник, – насупился Лесной Хозяин. – Вот думаю – может, не давать тебе мандрагыр? Чего добро переводить на такую нелепу? Ты, поди, и короб тоже не захватил?
Мне снова стало стыдно, на этот раз даже сильнее, чем в прошлый раз. И, главное, непонятно – что за короб-то?
– Хоть наговор знаешь, с каким мандрагыр брать надо? – подергал себя за бороду Лесной Хозяин. – Иль и ему учить придется?
– Знаю, – оживился я, радуясь возможности хоть как-то реабилитироваться в его глазах. – Гой ты, корень подземный, корень тайный, корень заветный. А иди в мои руки…
– Вижу, знаешь, – оборвал мой словесный поток лесовик, слезая с пня. – Давай, обкапывай, а я кое-куда отлучусь.
Орудуя
