Бородач раскрыл рот и тут же его закрыл, шлепнув губами и так ничего не сказав.
— Нам бы это… — начал он, потупившись, словно школьник, не выучивший урок. — По ночам они колобродють, значить, по деревне… совсем хоть не выходи, даже в отхожее место… а как так не выходи? Скотину же надо затемно на поле выпускать, а то она недоест, скотина-то… А не доест она — значить, сено давай… А сена-то только на зиму… А они колобродють… Трех овец зарезали, курей сколько перетаскали… Тилли чуть не убили, третий день он в горячке лежит, как бы нога не отнялась… Так я думал…
— Нечего тут думать, — сказал Олег, не глядя в сторону бородача. — Коли лес до вас дошел, уходить отсюда надо, а не думать.
— А куда мы пойдем? — испугался бородач. Он уже подошел к нам вплотную, и смотрел на Олега глазами побитой собаки. — Куда? На землю эту у нас грамота от его сиятельства, графа Брукмерского, еще прежнего, а если уйдем, так что ж? Никакой свободной земли про нас не припасено. Что ж нам, ить, значить, по миру идти или в цирк бродячий наниматься всем селом?
Олег только пожал плечами и отвел глаза.
— Этого я не знаю, — ответил он. — Но здесь жить скоро станет нельзя. Лес расширяется.
— Ваше инородие! — в голосе старосты послышались нотки подступающих слез. — Что расширяется, что нельзя, это мы все, значить, понимаем. Но сейчас-то, а? Сейчас-то разве нельзя нам помочь? Можить, ежели двух-трех тварей этих убить, они к нам соваться-то до весны и не будут? Как-никак, зиму-то проживем, а?
Внезапно он бухнулся перед Олегом на колени, прямо на раскисшую грязь деревенской улицы — едва не вляпавшись коленом в коровью лепешку.
— Помилосердствуйте, ваше инородие! — возопил он, схватив Олега за руку. Чуть в стороне, зарыдала, глядя на эту сцену, женщина. Уже человек двадцать собралось вокруг нас, глядя на Олега с опаской и надеждой.
Мне вдруг стало ужасно жалко этого нескладного человека. В его глазах было столько боли и растерянности, что я невольно почувствовал: не может он быть просто компьютерным NPC. Все это настоящее. Настоящий мир, и решения в нем тоже должны быть настоящими.
— Олег, ты не против, если я им помогу? — спросил я по-русски.
Он смерил меня взглядом.
— Да чего я против-то буду? — вздохнул он. — Твое дело. Большой мальчик уже. Только без толку все это. Ну, перебьешь ты зомбаков, или кто там им поле убрать не дает. Через неделю новые набегут из леса. Это как воду решетом отчерпывать. Нужно уж тогда тут пост солдат ставить или тебе к ним в личные егеря наниматься.
— А чего же вы к маркграфу ходоков не отправите? — спросил он мужика уже на местном языке. — Как-никак, вы ему подати платите. Мог бы и прислать десяток своих солдат, расквартировать тут.
— Ага, пришлет он… — махнул рукой бородатый. — А если, ить, значить, и пришлет, куда я их тут дену? Десять человек, да где на такую прорву еды напасешься и всего прочего разного?
— Это да, — усмехнулся Олег. — Тут одной курой не отделаешься. Ладно, мне некогда, но так и быть: оставляю вам ученика своего, зовут его Роман. Не обижайте его, а уж он дело сделает.
— Это… это спасибо вам большое, ваше сиятельство! — расцвел бородатый. — Мы со всем нашим почтением! Мы за вас всех восьмерых Мучеников молить будем, и за господина Румана тоже! Пойдемте, господин Руман, ваше инородие, откушаете и поговорим.
— И запомни, — сказал Олег уже по-русски. — Если у них тут горгупьи летучие или гнездо скорпидов — даже не лезь. Сожрут тебя и добавки попросят. Сразу говори, что это дело не для ученика. Можешь наврать, что меня приведешь, а сам ноги в руки и беги отсюда. Так и быть, оставляю тебе аркебузу. Будешь жив — привези назад. Я в Брукмере до конца ярмарки точно пробуду, а скорее всего там же и на зиму останусь. Остановлюсь на постоялом дворе «Под болотным змеем». Найдешь — тебе всякий покажет. Ну, удачи тебе.
Он хлопнул меня по плечу, сжав его вместе с ремнем аркебузы. Отчего-то мне вспомнилось, как пару дней назад меня так же напутствовал Грановский.
* * *В приземистой глинобитной хижине, куда привел меня деревенский староста, было темно и пахло одновременно несвежим бельем, жареным мясом, пылью и сыростью. Свет сочился в нее сквозь единственное окошко, забранное пузырем. У печи, похожей на русскую, возилась с ухватом дородная женщина, а с полка на диковинного гостя смотрели несколько ребятишек. Старшему было лет двенадцать, младшим в районе пяти. То и дело в окне можно было увидеть лицо кого-то из любопытствующих селян.
Усевшись на лавку за низкий стол из влажного темного дерева, накрытый полотняной скатертью, я невольно впился глазами в горшок, из которого поднимался густой пар, пахнущий чем-то вроде пшенки. Аромат ударил в голову, она в ответ закружилась, а ноги стали посылать в голову панические сигналы о том, что они отказываются встать с лавки. Невольно сглотнул слюну, стараясь унять заходивший ходуном желудок, и сосредоточиться на словах старосты, который, оказывается, все это время мне что-то говорил.
— Так вот, значить, тогда эта пакость и объявилась. Раньше-то, еще пару лет тому, от него до леса больше лиги было, она и не совалась. А тут на-поди. Теперь не знаем, что и делать. И главное, здоровенные, что твой гусь. Что им сделаешь? Пробовали вилами гонять, да все без толку! Огня только боятся, да и то несильно. Коли огонь — так не лезут, а как погасишь — сразу налетят. Тоже всю ночь жечь не будешь…
— А как они выглядят? — спросил я.
— Да как сама смерть, значить, страшные! — не слишком обнадеживающе объяснил староста. — Крылья, как, например, у мыши летучей, а башка — один рот сплошной, зубищами усыпанный. И на хвосте — шип, видать, ядовитый. Тилли-то он этим самым шипом и кольнул, так тот теперь лежит в избе, бредит, нога вся распухла.
Дело было плохо. Судя по базе данных, появившейся после с утра в моей голове, староста описал мне квакенов — молодняк тех самых горгулий, которых мне велел остерегаться Олег. Если я правильно понял то, что вложила в меня энциклопедия, сражаться с таким мне было рановато. И что мне теперь делать? Встать и уйти?
Словно прочитав на лице мои сомнения, староста поспешил подвинуть ко мне горшок и протянул большую, грубо выструганную деревянную ложку.
— Вы б откушали сперва, ваше инородие, — услужливо проговорил он. — Я ж знаю, что вы там, по лесам блуждая, почитай, ничего и не едите. А есть-то надо, тело, значить, это, напитывать.
Сил сопротивляться
