Лента кожи, покрытой шрамами, тускло поблескивала в полумраке, но я не сказал ни слова. Слов здесь и без этого хватало. Те же самые слова, что в книгах, покрывали кожу безумной девушки. Рой Барнс уже срезал с ее тела несколько десятков слов и ее же кровью прилепил их к стенам.
Я прикусил язык и загнал патрон в патронник.
— Не сейчас, босс, — отмахнулся Барнс.
Он воткнул нож повыше в подпорку и подошел к девушке. Близко, так, чтобы можно было шептать ей на ухо. Окровавленным пальцем ткнул в надпись, прилепленную к стене, и сказал:
— Читай.
Девушка зарычала и с такой силой клацнула зубами, что прокусила себе губы. Похоже, ее это ничуть не волновало. Она слизнула кровь с губ и снова оскалилась, веря, что сможет укусить Барнса.
Ему это не понравилось. Он кое-что с ней сделал, и рычание сменилось воплем.
— Она очухается, — сказал Барнс.
— Вряд ли, Рой.
— Вот увидишь, очухается. На этот раз я все точно рассчитал.
— Ты то же самое говорил, когда разбирался со своими книгами.
— Понимаешь, она ведь живая книга. В этом-то все и дело. Она живая. У нее есть связь с младшими демонами и с тем высшим существом, которое ими управляет. Каждый из них — своего рода ключ. Но погнутым ключом дверь не откроешь, даже если он изначально подходящий. Поэтому с водителем ничего не вышло. Он умер. А эта еще жива. Если она прочтет слова, выведенные ее собственным ножом, то все будет по-другому.
Он подошел ко мне, но я даже не взглянул на него. Просто не мог. Я смотрел на кровомордую. Она вопила и плевалась. Она больше не была похожа на человека, тем более — на женщину. И теперь эта жалкая голая тварь сдохнет, прикованная к столбу неизвестно где. Чистое безумие — думать, что она изменит мир, если произнесет своими рваными губами какие-то слова. И такое же безумие считать, что на это способен труп на 14-м шоссе. И такое же безумие…
— Да пойми же ты…
— Рой, она раскапывает могилы и пожирает трупы. Это все, что надо понять.
— Неправда. Она знает.
Я поднял ружье и выстрелил ей в голову. Потом всаживал в тело патрон за патроном, пока не уничтожил все места, где может зародиться демон. А после этого выстрелил в стену, и все слова разлетелись брызгами крови и плоти, а на их месте осталась рваная дыра наружу.
Барнс, в куртке, залитой кровью девушки, замер с ножом в дрожащей руке.
Я дослал патрон и сказал:
— Я больше не хочу это обсуждать.
После того как Барнс ушел, я расстегнул наручники, положил девушку на пол, а потом, ухватив за волосы, волоком втащил в лодку. Открыл дверь лодочного домика, сел в лодку и завел мотор за бортом.
Я направился в заболоченную часть озера. Из воды торчали черные деревья, с ветвей клочьями свисал мох. Вполне подходящее место для могилы. Я перевалил труп через борт; плеснула вода, труп ушел на глубину. Я думал о Барнсе, о том, что он говорил, о словах на стене. Жаль, что он не видит, как труп девушки тонет в зыбкой илистой мути. Да, жаль, что Барнс этого не видит. Потому что именно так и устроен мир; какой-нибудь сом сегодня наестся до отвала, вот и все перемены.
День сменился сумерками, вечерний свет померк. Я сидел в лодке и просидел бы так до темноты, но пошел дождь — сначала моросил, а потом припустил сильнее; крупные капли усеяли щербинами озерную гладь. Ну все, пора. Я завел мотор и направил лодку к сторожке.
Вернулся я без приключений. Вошел в дом. Рой меня не беспокоил. Он был у себя, наверху. Сидел тихо… Во всяком случае, старался.
Но я его услышал.
Слышно было хорошо.
Он сидел у себя в спальне и, бормоча под нос скрежещущие слова, вырезал их на коже свежевальным ножом. Вот чем он занимался. Я это сразу понял. Капли крови стучали о половицы так же, как кровь крысопауков о цементный пол в туннеле школьного стадиона. За окнами шумел дождь, но разницу между звуком дождевых капель и капель крови заметит любой.
Под шагами Роя скрипнули половицы. Я сообразил, что он стоит перед зеркалом. Прошел час, потом другой. Я слушал шум дождя. А когда Рой Барнс, заместитель шерифа, положил нож на тумбочку и улегся в постель, я услышал его жалобный стон. Тихий, гораздо тише, чем завывания кровомордых в коконах. Но я все равно его услышал.
После полуночи я прокрался по скрипучим ступенькам на второй этаж, тычком распахнул дверь. Барнс проснулся. На залитом кровью лице чернело пятно на месте разинутого рта. Я не стал дожидаться, пока он заговорит.
— Я тебя предупреждал, — сказал я и нажал на спусковой крючок.
Потом я завернул своего заместителя в простыню, стащил вниз по ступенькам и похоронил под качелями. К тому времени дождь превратился в ливень. Когда я спихнул Барнса в яму, оказалось, что в канистре, которую я принес из лодочного домика, бензина было на донышке. Я выплеснул его на труп, но в такой ливень не смог даже зажечь спичку. Пришлось бросить в яму сигнальную шашку. Она вспыхнула, выбросив зыбкие языки синего пламени, но по-настоящему так и не разгорелась.
Я швырнул в яму еще пару шашек — с тем же результатом. Роя уже захлестнули потоки воды, он болтался в яме, как кусок обгорелого мяса в кастрюле мутного супа. Цветочные клумбы у сторожки обрамлял бордюр из речных валунов. Я решил, что камней будет достаточно, и один за другим сбросил их на Роя. Провозился целый час, пока камни не кончились. А потом взял лопату и засыпал все мокрым песком, тяжелым и вязким, как цемент.
Трудная была работенка.
Но меня она не пугала.
Я сделал нужное дело, а потом уснул мертвым сном.
А сейчас, месяц спустя, я ворочался в Барнсовой кровати, слушая, как под ветром и в моих снах скрипят и повизгивают старые качели.
