Отрывистый звук выстрелов привел меня в чувство. Я вскочил с кровати, схватил пистолет с тумбочки и подбежал к окну. Сквозь деревья струился утренний свет, бросая блики на стекло. Я прищурился и увидел тени, скользившие по берегу.
Кровомордые. Один с мачете, двое с ножами. Все трое бегут, как кролики, вспугнутые свирепым хищником.
Двое бросились в лес неподалеку от сторожки. Их встретил треск автоматных очередей. Кровомордые превратились в фарш и облачко красных брызг.
Выстрелы не смолкали. Я заметил вспышку дульного пламени среди деревьев, как раз там, где летом я сложил поленницу. Кровомордый с мачете его тоже заметил. Он остановился, но бежать ему было особо некуда: либо к озеру, либо к дому.
Видно, он был не из дураков и стремглав метнулся к дому. Когда он пронесся мимо качелей, я только-только поднял нижнюю створку окна, но не успел высунуть пистолет. Он взбежал на крыльцо.
Я бросился к двери, на ходу сменив пистолет на ружье. На бегу мельком глянул в окно, увидел, как из леса появились двое солдат, вооруженных автоматическими карабинами. Я не стал терять на них время и направился к лестнице.
А надо было еще раз посмотреть в окно. Тогда бы я заметил, что в песке над могилой Роя Барнса прорыт лаз.
Сдерживать себя было трудно, но я понимал, что необходимо сохранять присутствие духа. В узком пролете длинной лестницы ружье служило надежной защитой от противника внизу, а вот подножье лестницы становилось самой опасной зоной. Если кровомордый был где-то рядом, прижался спиной к ближней стене или совсем рядом с лестничным пролетом, то он смог бы перехватить дуло ружья, прежде чем я ступил бы в комнату.
Что-то звонко стукнуло о половицы, с лязгом отлетело в сторону. Что-то металлическое. Мачете? Я прикинул расстояние и стремительно выскочил в комнату. У входной двери лежал кровомордый. Дальше порога он не ушел. Только остановили его не выстрелы. Нет, его сразила вовсе не пуля.
Я увидел тварь, которая его убила, и сразу же вспомнил звуки в ночи — шорох и поскребывание, будто птицы копошились в дымоходе, строя гнездо. Дальняя стена комнаты была залеплена лоскутами кожи; на каждом вырезаны слова, и каждое слово содрано с твари, которая вылезла из трупа Роя Барнса.
Тварь сидела на корточках в прямоугольнике солнечного света у распахнутых настежь дверей. Голая, с глубокими кровоточащими порезами на ошкуренных мышцах, она склонилась над трупом кровомордого. Рука с когтями длиной со свежевальный нож скользнула по перерезанной глотке. Короткими, точными движениями демон сосредоточенно надрезал мертвую плоть. Меня он как будто не замечал. Он вырезал одно слово на горле трупа… еще одно на лице… а потом вспорол рубаху кровомордого и начал выводить третье на груди.
Я выстрелил. Монстр отшатнулся. Громадные когти процарапали дверную раму и впились в дерево. Тварь запрокинула голову и уставилась на меня. Всеми тридцатью глазами цвета илистой воды. Глаза моргнули, а потом посмотрели сразу всюду: и на труп кровомордого, и на меня, и на слова, прилепленные к стене.
Красные веки снова моргнули. Тварь поднялась в дверном проеме и двинулась ко мне.
На подбородке приподнялось еще одно веко. За ним зияла черная дыра.
Дыра втянула воздух. Я понял, что это рот.
Едва раздался первый звук, я выстрелил. Тварь отбросило назад; она снова с визгом вцепилась в дверную раму. Все тридцать глаз опять уставились на меня, черная дыра рта опять втянула в себя воздух, из развороченной груди вырвался хрип, и тут солдаты во дворе открыли огонь из автоматов М4.
Автоматная очередь прошила плоть, разорвав легкие и сердце твари. Непроизнесенное слово так и не прозвучало. Через миг остался только труп в луже крови посреди комнаты.
— Эй, старина, — сказал солдат. — Угощайся.
Он передал мне бутылку. Я отхлебнул из горлышка.
— Серьезная штука, — сказал он, рассматривая мое ружье. — А мне вот мое больше нравится, как нажмешь на спуск, так сразу рок-н-ролл. А тут один бабах, и все.
— И одного бабаха бывает достаточно, если стрелять умеючи.
Парень рассмеялся:
— Ага. Это ж главное. Эх, слышал бы ты, какие сказки обо всем этом рассказывают в Зоне безопасности. Перед тем как нас сюда забросить, нам показали какие-то невнятные телерепортажи… Ученые чего-то вещали, священники всякие. Эти твари нас без горчицы жрут, а мы их забалтывать будем, что ли?
— Я как-то раз встретил ученого, в лаборатории, — сказал сержант. — У него ко лбу чьи-то кишки прилипли, а сам он стоял на четвереньках и жевал ногу мертвого санитара. Ну я его и пристрелил.
Все рассмеялись. Я сделал еще один глоток и передал бутылку дальше.
— Да хрен с ним, — сказал солдат. — Что толку в этом разбираться? Нет, правда, кому оно все нужно?
— Знаешь, — ответил ему приятель, — говорят, что невозможно бороться с тем, чего не понимаешь. Может, и с этими тварями так же. Никто же не знает, откуда они взялись. И что они вообще такое.
— Мендес, что за фигня? Мне плевать, что они такое, я их потроха сапогами давил. А больше я ничего знать не обязан.
— Может, сегодня и не обязан, Квинлан, а вот в перспективе… ну, скажем, завтра, когда мы столкнемся носом к носу с их папашей…
Солдаты умолкли, обмениваясь встревоженными взглядами.
Сержант улыбнулся и покачал головой:
— Что, решил философом заделаться, Мендес? В дозор пойдешь первым. У тебя будет много времени, чтобы найти ответы на все мучающие тебя вопросы. Вот потом нам все и объяснишь. Если, конечно, тебя не съедят до вечера.
Смеясь, солдаты достали из вещмешков сухой паек. Паренек вернул ружье, пожал мне руку:
— Джамал Квинлан. Из Детройта.
— Джон Далтон. Местный шериф.
Впервые за пять месяцев я произнес свое имя.
Ощущение было странное. Непонятное.
Как будто страницу перелистнул.
Сержант и его команда зачистили территорию. Мендес сфотографировал сторожку, слова, прилепленные к стене комнаты, и труп твари. Другой солдат установил передвижную станцию связи и по спутнику отправил всю информацию в Вашингтон,
