Врач и медсестра обмениваются понимающими взглядами. Обессилев, Сюзи смеживает веки.
— Лихорадка отступит, — произносит доктор Ф. Д. Фарнелл тоном профессионального медика, одновременно бесстрастным и обнадеживающим. — Я исхожу из того, что операция прошла успешно, закупорка протоков и желчная колика устранены. Пусть отдохнет. Поспит. Обойдемся паллиативными средствами.
Сюзи открывает глаза. Все видится размытым. Кажется, медсестра протягивает ей пустую склянку, края мерцают. Натянутая улыбка искажает лицо доктора, который произносит нараспев:
— Настойка помогает, но одновременно затуманивает разум. Сестра Грейди постарается не забыть подсластить следующую дозу.
— Голова болит.
Сюзи — ее не захваченная иной сущностью часть — пытается собраться с мыслями.
— Все вокруг гибнет. Мой муж погиб. Ребенка ждет погибель. Что делать, как жить? Наша участь жалка…
— Это лихорадка. Когда она отступит, вам станет легче.
— Жизнь будет для меня сплошным страданием, — шепчет Сюзи, когда доктор исчезает за шторками.
Она не ропщет, она все понимает. Человеческие уловки бесполезны. Доктор и его настойки примитивны, медсестра дерзит, бродит тут с кислой лесбийской ухмылкой.
На пороге смерти существо смеживает человеческие веки своего носителя, прислушиваясь к слабеющим органам чувств. Слышит цоканье каблучков по мрамору и плитке, вдыхает больничные запахи: зеленое мыло, половая мастика, нашатырный спирт. Дезинфицирующее средство.
Сестра Грейди возвращается, помахивая склянкой на ходу. В склянке искрится опиум, вода и растворяющиеся спирали сахара, сверхъестественно осязаемые, небулярные, галактические в своей основе. Сестра раскраснелась, движения ее излишне резки.
— Только не воображайте, — фыркает она, — что я забыла те ужасные вещи, в которых вы обвиняли меня вчера!
— Вы — та толстуха, которая меня мыла.
— Обвинить меня в… неподобающем поведении! Я делаю только то, за что мне платят: тру губкой пациентов, которые вспотели и испачкали себя.
— Вы меня трогали, лапали меня, — напоминает она жирной свинье.
— Я лишь исполняла свои обязанности.
— Вы пялились на мою наготу.
— На животе у вас татуировки, какие-то символы странных цветов, которые ползают, как жуки. Особенно рядом со швами. А еще кто-то надел на вас меховые ботинки. Вылитые копыта.
Сюзи смотрит в потолок, отказываясь верить.
— Мое тело меняется?
— Когда эфир выветрился и вас перестало рвать, татуировки исчезли. Понятия не имею, как вы избавились от копыт. Какой-то фокус. Мое дело маленькое, — пыхтит сестра, — я лишь исполняю свою работу.
В доказательство свиноматка демонстрирует накрахмаленный фартук, неестественно белый на свету, который проникает между прутьями больничных решеток. Стирали с силикатным клеем, решает сущность внутри Сюзи.
— Вы лапали плоть носителя, — заявляет множественная Сюзи. — Вы ее гладили.
— К вашему сведению, дамочка, я прикасаюсь к плоти, только когда священник помещает облатку мне на язык!
— Вы трогали эту плоть, — не в силах двигаться, Сюзи показывает подбородком, — плоть этого тела.
Медсестра с треском задергивает шторки, бормоча:
— Нечестивые безумцы населяют этот дом скорби, а я еще перед ней оправдываюсь.
Грязная ирландская свинья. Человеческое оскорбление, местное ругательство мелькает в голове Сюзи. Говорить с ней бесполезно, пустая трата времени. Умирающее тело корчится, бинты на запястьях впиваются в кожу. А все потому, что руки и ноги привязаны к раме койки. Еще два рывка, чтобы убедиться. Худенькие кулачки сжимают простыни. Внезапно она сознает, что тело носителя изнемогает от боли после операции. На миг жестокий замысел проступает в мозгу Сюзи.
— Оболочка в агонии, — хрипит она. — Помогите!
На койке постелен резиновый коврик поверх матраса, чтобы его не пачкать. Резина не пропускает жидкости, рвоту и гной. Коврик заставляет потеть еще сильнее. Простыни и рубашку хоть выжимай. Температура ползет вверх. В бреду Сюзи кажется, будто коврик и ее тело слились в летающий ковер из человеческой кожи. Она воспаряет над Провиденсом и оказывается среди других сущностей, покинувших свои оболочки. Облегчение от страданий есть формула, отпечатанная в эфире, сверхъестественно осязаемая, небулярная, галактическая в своей основе. Ее единый для множества сущностей разум раздирают противоречивые желания. Сколько этих сущностей угнездилось в спиралях формулы?
Рождение идей, тягучие геометрические формы, зачатки слов.
В ковер снов вплетаются пряди ее мужа. Уинфилд, с его моржовыми усами, нависающими над верхней губой. Его болезнь была болезнью этой проклятой планеты, кишащей нелепыми кавалькадами, армиями оболочек, ритуально плодящимися ничтожествами… покуда ее Тысяча Нерожденных не пронесется в эфире, сметая все на своем пути, словно вихрь вечности.
В полуночной больничной палате умирающее существо выныривает из сна. Страдания ее нерожденных детей кинжалом вонзаются в плоть. Ее силы иссякли. Чтобы открыть время, она призывает осязаемый образ мужа, выкликает, не произнося его истинного имени: Йа! Йа! Йа!
В комнате клубится нечто: в основном это Уинфилд, отчасти палата в лечебнице Батлера, где он умер, отчасти то, чему нет имени. Нечто взбирается на Сюзи и проникает в нее, дергается и стонет, изрыгая похвальбы, разум его кишит спирохетами. Йа!
Между бедрами Сюзи ощущает могучее оплодотворяющее семя смерти.
Сюзи рывком садится на койке. Страдания ее единственного ребенка сотрясают ее. Совсем рядом, в двух шагах от дома скорби, живет ее дитя, больше уже не личинка: чахлое, грезящее наяву, смертельно бледное и тонкое. Она видит его в поношенных отцовских одеждах. Он отвратителен с любой, земной или иной, точки зрения.
В полуночной больничной палате Сюзи создает осязаемый образ сына («поэт высочайшего разбора»). Она истощена, и призрак выходит карликовым. Он парит рядом с потолочным вентилятором. Лопасти вентилятора медленно кромсают его на части, но части соединяются снова, теряя объем и яркость. Направляемый ее волей, призрак садится на календарь, шевельнув страницу (двадцать четвертое мая тысяча девятьсот двадцать первого года). Затем приземляется на запястье. По любым земным стандартам выражение его лица устрашает, явно заметен хореатический тик. Крошечные челюсти (нижняя сильно выступает вперед) вгрызаются в бинты, освобождая одну руку. Сюзи развязывает бинт на другой, но еще раньше правую верхнюю половину туловища затопляет лавина боли. Призрак впивается в незатянувшуюся рану, высасывая питательные соки. Коричневое, похожее на крысу
