— Уже читал.
— Прочти еще раз. Судя по всему, ты связи так и не уловил.
Он отвернулся и снова стал гладить кота. Черного котенка по кличке… нет, в наше политкорректное время эту кличку лучше не упоминать{65}.
Да уж, как аукнется, подумал я.
Я принял смесь целебных трав и витаминов, потом добавил к ней чудо-таблетку доктора Лайонса. Ну, все одно пойдет на пользу. Оделся и ушел на работу. По дороге обнаружил томик Ходжсона в кармане пальто. Кто его туда сунул — он или я? А, какая разница.
В отделе оккультной литературы я заметил Кецию Мейсон{66}, которая, усмехаясь, читала какую-то нью-эйджевскую книжку о ведьмах и колдовстве. Кеция ни капли не походила на юных красавиц и модниц, которые обычно играют ведьм в фильмах и телесериалах. У ног Кеции терся Бурый Дженкин, поглядывая на хозяйку сверкающими голодными глазами. Это тоже что-то новенькое. Обычно меня сопровождает только Лавкрафт, а не его герои.
Эдгар Аллан По всю жизнь провел в нищете и умер в сточной канаве на балтиморской улице. Что само по себе говорит о многом. Он так и не испытал прижизненной славы. И Лавкрафт тоже. И Говард. Нет ли в этом какой-то закономерности?
Помню только, что в тот день я обслуживал Ньярлатхотепа. Разумеется, этого и следовало ожидать. Если уж появились Кеция с Дженкином, то и без Черного человека не обойтись. Он подошел к кассе, выложил на прилавок пару книг (по проблемам самосовершенствования, из разряда «Я — о’кей, ты — о’кей» и полез в карман за бумажником. Мне стадо очень смешно, потому что, сами понимаете, зачем Ньярлатхотепу бумажник. Что он в нем хранит — водительское удостоверение? Выданное где? В Кадате? И фотографии Кеции и Азатота? С кем связаться, если произойдет несчастный случай? А из чего вообще сделан бумажник? Я расхохотался, и он посмотрел на меня. Он был черный. Не в смысле обычный человек с черной кожей. Нет, Ньярлатхотеп был полной противоположностью света. Он улыбнулся, обдав меня своим дыханием. К моему удивлению, оно пахло не гнилью и разложением, а вязкой приторной сладостью, чем-то напоминающей жаркие летние ночи, когда зной льнет к коже, а пот льется ручьями. Глаза у меня закатились, и я исчез.
В библиотеке Мискатоникского университета я и Лавкрафт в образе Генри Армитеджа{67} стояли над трупом существа, убитого сторожевым псом. Если выше пояса оно было странным, то ниже пояса «начиналось нечто совершенно неописуемое». Уилбер Уэйтли погиб, пытаясь украсть «Некрономикон».
— Он что, в книжном не мог его купить? — сказал я.
Армитедж уставился на меня.
Зверь был поднят. Я стоял в полях Данвича, перед домом Фраев, несчастных, обреченных Фраев. Было три часа ночи, но я видел все, как в ясный полдень. Даже издалека я слышал испуганный разговор по телефону. Деревья у дома гнулись, раздвигаемые невидимым существом. Мне оно представлялось чем-то вроде Годзиллы, разрушавшего центральный Токио, потому что я, как всякое дитя информационного века, воспитывался на образах этого зацикленного на самом себе жанра.
Раздался треск дерева. Крыша дома провалилась внутрь. Послышались ужасные крики. За несколько мгновений дом был разрушен до основания, а невидимое существо вернулось в лес. «Семьи и дома Элмера Фрая в Данвиче больше не было».
Я отправился на Часовой холм, где должна была произойти последняя схватка. Этот путь я и раньше проделывал с Лавкрафтом / Армитеджем, но сейчас все казалось иным. Лицо обвевал ветер. Тело ощущалось весомым, настоящим, а не бесплотным туманом, как прежде. Иногда я был Райсом. Иногда я был Морганом. А однажды, всего на минуту-другую, я оказался Армитеджем и осыпал порошком невидимое Азатотово отродье.
Надо мной, как положено, возникло искаженное мукой полулицо, только на этот раз оно замерло и посмотрело прямо на меня, не обращая внимания на остальных.
— Ну, чего уставился? — спросило оно, а потом, исполняя свою роль, должным образом исчезло.
Я думал, что оно вот-вот скажет: «Ты от меня нигде не скроешься» — но этого не случилось. После этого мы вернулись к испуганным жителям деревни, и Армитедж произнес свою речь.
«Следите за небом!{68} — беззвучно повторял я его слова. — Следите за небом!»
Жители деревни уставились на меня, подозревая, что на холме порошком осыпали не того, кого требовалось.
Жаль, что я в этот раз не встретился со старым колдуном Уэйтли. С ним всегда интересно разговаривать, особенно когда он пропустит пару стаканчиков.
Я очнулся на больничной койке.
Разумеется, мне это было знакомо, и ничего удивительного в этом не было, но и ничего хорошего тоже. Во рту четко ощущался вязкий медный вкус. Что тоже не сулило ничего хорошего. Прищепка на пальце соединяла меня с каким-то аппаратом, а где-то позади весело попискивал монитор сердечной деятельности (интересно, почему их всегда ставят позади? Можно подумать, что от одного их вида у пациента сердце остановится). Сил не было вообще, полное изнеможение. Моя одежда куда-то исчезла, на мне был больничный халат. В кресле у койки сидел Лавкрафт.
— Боже мой, что они сделали с городом! — воскликнул он, увидев, что я пришел в себя. — Мост снесли. Снесли мост, исторический памятник, чтобы высвободить место для новой магистрали и сделать центр города живописнее, — саркастически фыркнул он.
— Где я?
Занавески вокруг койки были задернуты, но никаких больничных шумов я не слышал, поэтому сообразил, что нахожусь не в отделении интенсивной терапии. В палате было светло, значит еще день. Или уже? И какой?
— Ты в больнице Род-Айленда. Между прочим, это филиал больницы имени Джейн Браун. Я сходил в палату, где умер, — там теперь комната отдыха медсестер. Все меняется.
Я дернул шнурок, вызывая медсестру.
Через несколько минут появилась толстуха в белом халате и рассказала, что я несколько дней пролежал без сознания, после того как меня привезли в больницу на «скорой».
— У вас был приступ, — пояснила она и добавила, что в стационар меня направил доктор Лайонс и что она немедленно известит его о том, что я пришел в себя.
Потом она ушла, но вначале заставила меня принять лекарство.
