Брэд позвонил на работу, и ему пришлось разговаривать с несносным Кентом — типом насквозь фальшивым, амбициозным и беспардонным. Кент заверил Брэда, что тот может отдыхать столько, сколько понадобится для выздоровления.
— Я тебя прикрою, братишка, — пообещал он, и это Брэда совсем не обрадовало.
Но при этом никакого желания возвращаться на работу он не испытывал. Работа казалась чем-то далеким, непонятным, будто некие загадочные религиозные ритуалы, в которые он уже давным-давно не верил.
Свободного времени у Брэда было предостаточно, и он прочитал книгу Паркингтона «Горы призраков: Атлантида в пустыне». В начале автор не очень убедительно пытался доказать, что рядом с городом Сило когда-то располагалась Атлантида, а дальше в основном пересказывал обычные домыслы об утраченных цивилизациях. Единственная заинтересовавшая его (и давшая пищу для размышлений) часть повествовала об отце Паркингтона — адвокате и палеонтологе-любителе, который раз отправился в поход в горы неподалеку от Сило и встретился, по его собственным словам, с некой Сущностью. Отец Паркингтона называл это странное явление «остаточным воплощением» и собирался писать о нем книгу. Он уверился, что где-то под горами скрывается чужеродный анклав, существующий «в режиме ожидания», который, когда придет время, изменит весь мир.
Отец Паркингтона бесследно пропал в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, а перед этим его психическое здоровье сильно пошатнулось. Он страдал от паранойи и галлюцинаций, испытывал жгучую ненависть и страх по отношению к христианскому учению. Несколько раз растрепанный Паркингтон-старший являлся в одну из многочисленных церквей Сило во время воскресной службы и, окидывая всех безумным взглядом, умолял священника и его паству «умолкнуть, ведь единственное существо, которое вас слышит, чудовищно и к молитвам безразлично». Свои проповеди он по большей части произносил на каком-то неизвестном языке. Дважды его отправляли в частные психиатрические лечебницы, но там он надолго не задерживался, потому что после непродолжительного заключения становился на удивление спокойным и рассудительным. Перед своим исчезновением он оставил сыну письмо, о котором Паркингтон писал так: «Я уничтожил его, когда прочел или, вернее, когда прочел столько, сколько смог, сохраняя здравый рассудок».
Как раз эта последняя часть книги и вызвала у Брэда наибольший отклик, потому что в ней автор пытался хоть как-то объяснить то, что случилось с его отцом перед смертью. Книга, которую держал в руках Брэд, была настоящим памятником патологии в двух поколениях и потому производила гораздо более печальное и глубокое впечатление, чем можно было ожидать от очередного псевдосенсационного опуса. Нападения животных и насекомых в книге не упоминались, и Брэд решил, что они начались сравнительно недавно.
Брэду стало лучше, он уже не был прикован к креслу-каталке. Гипс с ноги сняли, а на ребра наложили более гибкий полимерный: в нем даже можно было мыться в душе. С помощью трости (с костылями у него ничего путного так и не вышло — слишком уж странные получались движения) он уже мог кое-как доковылять до кухни и обратно в спальню. Сначала такое путешествие его совершенно выматывало, но силы постепенно возвращались, в том числе и сила воли.
У Брэда было предостаточно времени для одиноких раздумий, потому что Мета по его же собственному настоянию вернулась на работу в университетскую библиотеку. По вечерам она рассказывала, как прошел день, и ее голос был для Брэда единственной нитью, связывающей его с большим миром.
Он заметил, что во время таких рассказов отвлекается и уже не различает слов. Его разум и сердце были заняты другим — он ждал (каждый день, каждый час, каждое мгновение), что снова почувствует ее присутствие. С самой аварии Мета сделалась для него невидимой… и одновременно непрозрачной. Оба эти слова хорошо ее описывали, несмотря на противоположные значения. Когда Брэд не видел Мету, она становилась призраком у него в голове. Его внутренний компас больше ее не находил. Она могла в такие моменты находиться где угодно, заниматься чем угодно, и Брэд представлял ее себе в самых диких позах: вот она свернулась калачиком среди теплых полотенец в сушилке; висит вниз головой в шкафу; улыбается с открытыми глазами, лежа под водой в ванне на втором этаже. Когда же он видел Мету, то не узнавал ее. Она будто изучала его с холодным интересом и безо всякой приязни. Изменился даже ее голос, и Брэд ловил себя на том, что восхищается: как же ловко этой женщине удается имитировать интонации его жены, за исключением разве что тончайших полутонов, идущих от самой души.
Ему бы испугаться, но Брэд не боялся — не боялся до того самого момента, когда ему позвонил шериф Уинслоу и сообщил, что Майкл Паркингтон внезапно исчез из Сило, никого не предупредив. Трудно было сказать, когда именно это случилось, поскольку он мало с кем общался. Лишь когда Паркингтон не явился первого числа платить за квартиру, кто-то (точнее, его арендодатель) наконец спохватился.
Брэд недоумевал, зачем шериф звонит ему, ведь они с Паркингтоном встречались лишь раз, но Уинслоу, видимо, ждал этого вопроса, потому что ответил, хотя Брэд так его и не задал:
— Я звоню вам, потому что мы не знаем, жив Паркингтон или мертв, а он, возможно, опасен.
Шериф объяснил, что полиция побывала в квартире Паркингтона и первое, что они там обнаружили, была стена с пришпиленными фотографиями и газетными вырезками. Пока было непонятно, имеет ли большая часть из них отношение к его исчезновению, но в процессе расследования выявилась интересная и неприятная деталь — связь между четырьмя людьми (одной женщиной и тремя мужчинами). Все они упоминались в газетах своих родных городов (Ньюарка, Эль-Пасо, Феникса и Санта-Фе), а перед публикацией соответствующих статей всех их опрашивал доктор Паркингтон.
— А еще мы обнаружили небольшой цифровой диктофон и прослушали его беседу с вами, — добавил Уинслоу.
— Все равно не понимаю, зачем вы мне звоните, — сказал Брэд, снова испытав раздражение оттого, что разрешил Паркингтону себя записать.
— Те статьи в газетах — все они про людей, пропавших без вести. И именно у них брал интервью Паркингтон. Все они исчезли в течение четырех месяцев после интервью, а он зачем-то отыскал заметки об их исчезновении
