Свет дня ударил мне в глаза, и мир вокруг слегка расфокусировался. Я вальяжно пересек дорогу и направился к роще. Большинство лиц были мне уже знакомы, но обнаружились трое, кому я еще не был представлен. Совсем юная девушка с огненно-рыжими волосами, в щегольском платье по викторианской моде, стояла, прислонясь к дереву; что-то в ее позе и в прическе показалось мне знакомым. В нескольких ярдах от нее, у мольберта, стоял Питер; тут же на земле лежал ящичек с кистями и тюбики с красками. Я подошел рассмотреть полотно поближе: в его верхнем левом углу я заметил пришпиленную черно-белую фотографию — совсем маленькую.
— Это не Суинберн, часом?{130} — предположил я, глядя, как старикан копирует крохотный акварельный портрет, соединяя черты поэта с обликом аскетичной девушки под деревом.
Она, нахмурясь, проговорила:
Кто ведает времени ход, Кто за временем шел вослед?..{131}— Как скажешь, детка, — откликнулся я; ее надменная манера держаться мне не понравилась. — Итак, ты копируешь, эгм, Берн-Джонса?..
— He-а. Россетти{132}, живописца и поэта. Любопытно, правда, сколь многие художники еще и рифмой владели?
Питер работал кистью умело и ловко, и внезапно меня осенило:
— Эй, так выходит, все те картины над кроватями…
Старикан с деланым смирением наклонил голову:
— По большей части мои. Пикман в твоей комнате — это оригинал. Я, правда, его чуть подправил, чтобы еще больше выделить чудовище.
— Тогда понятно, — весело отвечал я. — Я-то гадал, с какой стати знакомые мне картины выглядят как-то не так. Ты объединяешь модели оригинала со своими собственными натурщиками, вот как сейчас. Это прям круто.
О том, что «подправлять» чужую работу я считаю сомнительной практикой, я не упомянул.
Предоставив художнику заниматься своим делом, я подсел к Пере, которая устроилась на берегу озерца, спрятавшись от солнца под миниатюрным зонтиком.
Пера рассеянно ворошила рукою цветы, рассыпанные у нее на коленях. «Играет роль до конца», — решил про себя я, но, заметив выражение ее лица под вуалью, передумал. Она глядела на меня расширенными, безумными глазами, и читалась в них такая печаль, что даже мне взгрустнулось. Я осторожно взял у нее цветок и кинул его в темную воду.
К нам присоединился Оскар: он уселся у заводи и уставился в ее глубины; черты его нездорового желтого лица словно менялись, приобретая какое-то странное выражение. Я спросил, все ли с ним в порядке; он лишь улыбнулся и пожал плечами, затем погрузил руку в озерцо, зачерпнул горстью воды и вылил ее сверху себе на макушку. Струи растеклись по его лицу. Пера протянула руку и принялась осушать его мокрые щеки перчаткой. Оскар завладел ее ладонью, поцеловал, затем обернулся и уставился на приближающуюся фигуру.
— Госпожа идет, — прошептал Оскар.
Я воззрился на старуху: она дошагала до нас, улыбнулась, держа в руке какое-то похожее на ящик устройство, и направила на нас закрытый объектив. Пера отвернулась, Оскар завороженно глядел, как ведьма снимает с объектива латунную крышку. В кронах над нами закаркали вороны; мне померещилось, что свет дня самую малость померк. Крышка со щелчком встала на место. Безрадостный смех старухи действовал мне на нервы. Мне не нравилось, как она изучающее рассматривает мое лицо, как ставит фотокамеру или что там у нее было на землю, как развязывает черную ленту на шее.
— Пора поиграть, живчики мои, — проквохтала она.
Медленно и неотвратимо все, кроме Перы, бросили свои занятия и подошли к старухе, окружив ее кольцом. Последним встал в круг я — и оказался рядом с Оскаром и женщиной, которой меня еще не представили. Старая карга шагнула к Оскару и завязала ему глаза своей лентой, стянув ее в узел на затылке. Затем вывела его в центр круга и присоединилась к нам.
Браться за руки мы не стали, но все принялись напевать себе под нос, тихо, еле слышно; а хоровод между тем медленно вращался. Мы двигались вокруг Оскара, а он шарил руками в воздухе, словно бы изготовившись ощупывать наши лица. Наконец он прянул вперед и коснулся лица одной из незнакомых мне женщин. Оскар назвал ее по имени; расхохотавшись, она стянула ленту с его глаз. Вороний грай смешался с ее смехом.
Оскар вприпрыжку подбежал ко мне и хлопнул в ладоши:
— Моя очередь выбирать, и я выбираю тебя, Хэнк.
Когда он вытащил меня в центр круга и принялся завязывать мне глаза лентой, я запротестовал.
— Ладно тебе, старик, поддержи компанию, — попросил Оскар.
Я перестал сопротивляться и предоставил ему свободу действий. Я целиком сосредоточился на запахе его желтушной плоти, от которого у меня почему-то разгорался аппетит. Оскар завязал узел и попытался было убрать руки, но я сжал их в своих и поднес к носу и губам. Он позволил мне несколько мгновений наслаждаться этим ароматом смерти, а затем вздохнул:
— Отпусти, будь другом.
Я ощутил, как Оскар отходит в сторону, а затем повсюду вокруг зазвучало тихое пение. Чувствуя себя довольно глупо, я воздел руки и, хотя видеть ничего не мог, зажмурился. Мне показалось, ладони мои источают слабое переменчивое сияние, как будто передо мною вращались мягко мерцающие сферы. Метнувшись вперед, я схватился за чье-то лицо. Воцарилось недвижное безмолвие. Пальцы мои исследовали невидимые черты, ощупывали толстый нос и полные губы, — я их раздвинул и коснулся крупных квадратных зубов. Густая щетина, чтобы не сказать борода, покрывала подбородок. Неужто это Филипп? Он укоротил бороду, а я и не заметил? Я зашарил пальцами по лицу и нащупал рваный шрам под правым глазом; другую мою руку обжигал дыханием рот, дразнящий развязным
