И тут маску с меня грубо сорвали. Передо мной, держа личину в левой руке, стоял нахмуренный «Иисус».
— Филипп, — произнес я, вспомнив его настоящее имя, и заозирался. — А где Пера?
— В доме, где полагается быть и тебе. По ночам мы в лес не выходим.
— Глупости, она только что была здесь, вот с этой штуковиной на лице.
— Нет. — Филипп швырнул маску в озеро; она мгновение покачалась на воде и канула в глубину. — Возьми меня за руку.
— Э, давай-ка без нежностей, чувак.
— За руку! — приказал Филипп.
Я ухватился за протянутую мне руку и поморщился: пальцы его стиснули мою ладонь мертвой хваткой. Мне так хотелось задержаться, заглянуть в заводь, но мой похититель с силой потянул меня за собою из рощи, под дождь, через дорогу, и наконец втащил в старый мотель. Мы остановились у двери, испепеляя друг друга взглядами.
— Генри, ступай в постель.
— А за Перой ты разве не сходишь? Она ж там насмерть простудится. Да ты наверняка ее видел, она стояла передо мною, рядом с прудом.
— Это была Альма. А теперь спать.
— Блинский нафиг, ты мне не мамочка. Кто такая Альма? — (Пропустив мой вопрос мимо ушей, Филипп развернулся и направился в гостиную; я поспешил за ним.) — Кто такая Альма? Я хочу с ней познакомиться.
— Она поблекла. А теперь в постель.
— Что значит поблекла? Как ее фотография? — Я метнулся к столику и взялся за фотоальбом. Долистал до фотографии, копирующей рисунок Климта, внимательно пригляделся к изображенной девушке — совсем юной. — Ты хочешь сказать, я привидение видел? В игры со мной играть вздумал, ты, урод? Я ведь эту дурацкую маску не выдумал. Отведи меня в ее комнату.
Филипп вздохнул:
— Ты меня утомляешь.
— Да ну? Так вот, мне твои игры не по вкусу. Ладно, не показывай, я сам найду.
Филипп снова вздохнул и протянул руку.
— Оставь эти штучки, миленок. Просто покажи дорогу.
Уж не улыбнулся ли он краем губ? Филипп на мгновение зажмурился, затем повернулся и вышел из гостиной. Я проследовал за ним до конца коридора; там мой провожатый остановился перед двумя дверями, отворил одну и вошел в крохотную комнатушку. Я шагнул к узкой кровати и осмотрел стену за нею.
— Но тут нет никакой картины. Слушай, я кой-что смекнул. В каждой комнате, где я побывал, над кроватью висит картина. Кроме как здесь. Так где же картина Альмы, копия Климта?
— Разумеется, ее забрали в катакомбы.
— Покажи.
Филипп снова улыбнулся краем губ. Мы вышли из комнаты; он открыл соседнюю дверь. Сразу за порогом начинались узкие каменные ступени лестницы. Филипп достал из углубления в стене фонарь, вытащил из кармана зажигалку, невозмутимо зажег фитиль. И, по-прежнему не говоря ни слова, двинулся вниз. Пещера, куда он меня привел, походила на какое-то древнее капище, но обожествлялось здесь искусство. На стенах, подобно предметам культа, висели картины в рамах. Филипп принялся зажигать свечи, а я подошел к каменной колонне, на которой стояла небольшая обрамленная копия картины Климта, великолепно воспроизведенная в цвете.
Я заозирался по сторонам; мне померещилось, что пещера сжимается, словно ее пожирает разрастающаяся тень. Стало трудно дышать, я похолодел от страха — тьма словно бы алчно надвигалась на меня. Хватая ртом воздух, я кинулся к лестнице и, оскальзываясь, вскарабкался наверх. Через какое-то время меня догнал Филипп и закрыл за нами дверь. Он достал из кармана платок, промокнул мне потный лоб. Я раздраженно выхватил у него лоскут и грубо обтер лицо.
— Замкнутое пространство, — пояснил я.
Филипп кивнул с таким самодовольным видом, что мне захотелось его стукнуть. Но я просто прошагал по коридору мимо комнаты Перы в гостиную. На диване устроился Оскар: он как раз убирал в кожаный альбом какую-то фотографию. Я присел рядом и пригляделся: на снимке был запечатлен он сам в образе графа с картины Кокошки. Я забрал фотографию из его неловких рук — бедняга никак с ней не справлялся — и вставил ее в один из пустых кармашков. А затем завладел его кистью и рассмотрел ее повнимательнее, отмечая сернисто-желтый цвет кожи. Лицо его тоже отчасти утратило свои краски, грустные карие глаза глубоко запали, вокруг них пролегли темные круги.
— Что за чертовщина с тобой происходит?
— Древние сотворили свое колдовство.
Я уже собирался расспросить его подробнее, но тут Оскар поднял обезображенную руку и коснулся шрама на моем лице. Ноздри мне защекотал тошнотворный запах разлагающейся плоти — кожи, от которой разило смертью. Сжав эту руку в обеих своих ладонях, я прижал его пальцы сперва к носу, потом к губам. Этот смрад чем-то меня завораживал.
— Ты ужасно выглядишь, — прошептал Оскар, едва я тронул его ладонь языком. И отнял руку. — Плохо спал?
Я горько рассмеялся:
— Слишком много странного творится вокруг. Или мне мерещится; может, всему виной наркота, которой Эблис угостил меня вчера вечером? Или сегодня? Какой нынче день-то?
Оскар не ответил, он резко отдернулся и согнулся в приступе хриплого кашля. Вытащив откуда-то лоскут желтой ткани, больной прикрыл им рот, пока приступ не утих. Когда же он отнял платок ото рта, я заметил на ткани брызги крови.
— Что с тобой не так?
Оскар только отмахнулся:
— Не тревожься за меня, о себе думай. — Насупив брови, он уставился в пространство: не иначе, решал про себя, стоит ли мне довериться и впустить меня в свой мир. А затем встал и улыбнулся мне сверху вниз. — Поспи немного, Хэнк. Видок у тебя никакой.
— Нет, постой! — заорал я, хватая его за руку. — Черт подери, объясни мне, что происходит в этом богом забытом месте. Слышь, я не идиот. Я вижу связь между картинами в комнатах и фотоснимками в альбоме. Так вот, только что я пережил совершенно бредовое приключение с участием «Иисуса»…
Оскар недоуменно зыркнул на меня.
— Ну, Филиппа, — поправился я. — Мне нужно понять, с чем я столкнулся. Объясни.
— Объяснять так утомительно. Понимание приходит со временем, но на самом-то деле ничего не объясняет. Я тебе одно скажу: мы размыли границы между искусством и
