Я снова зевнул, отыскал выключатель, вырубил неяркий свет в комнате и забрался в постель. Подняв глаза, я едва различал темную фигуру вурдалака в тусклых лучах, просачивающихся сквозь окно.
— Если приснишься, я тебя на клочки разорву, — пригрозил я пугалу и укрылся одеялом с головой.
Разбудил меня звук, который я принял было за стон ветра, пока не осознал, что доносится он из коридора за моей дверью. Я и вправду слышал какой-то шум или это лишь отголосок сна? Не важно. Мне приспичило по нужде, так что вылез я из постели и побрел в полутемный коридор, надеясь, что на этом этаже туалет найдется. Вижу, из-за узкой двери сочится тусклый свет; подхожу — ага, и в самом деле он. Унитаз оказался прямо-таки реликтовым; чтоб за собою спустить, нужно было дернуть за цепочку. Я подставил ладони под прохладную воду, потом обтер ими лицо, пропустил волосы сквозь пальцы. Освежившись, я вернулся в коридор и, обнаружив еще одну приоткрытую дверь, подкрался к ней и насторожил уши. Внутри кто-то радостно напевал себе под нос, а довольное причмокивание наводило на мысль о кормежке. Я успел проголодаться, так что толкнул носком ноги дверь и оглядел комнату.
Комната оказалось еще меньше моей спальни, мебель в ней почти вовсе отсутствовала. Стены по большей части были оклеены обоями с рисунком в черно-красную клетку, но я заметил, что позади кровати стена просто покрашена красной краской, за исключением большого черного прямоугольника прямо над изголовьем, где во всех прочих комнатах висело по картине. В углу перед комодом стоял высокий старикан с копной растрепанных седых волос. Склонившись над какой-то емкостью, похожей на антикварную форму для запекания, он накладывал в тарелку еду. Он обернулся, улыбнулся мне, и я узнал того самого хмыря с фотографии, имитирующей «Дерево с воронами» Фридриха.
— Входи, Хэнк Фостер, — пропел он высоким гнусавым голосом. — Ты, верно, изголодался. Вот, возьми, а я положу и себе.
— Благодарствую, — отвечал я, взял тарелку и подозрительно изучил перепончатое мясо и картошку, щедро залитые чем-то вроде бешамеля.
Забавный старикашка жестом указал на столик с двумя стульями, где стояло два серебряных прибора и лежали салфетки. Хозяин уселся напротив меня; я заметил, что его широко раскрытые глаза испещрены красными прожилками. Либо он псих, либо здорово обкололся. С вероятностью, и то и другое. Старикан взялся за вилку и нож и принялся аккуратно, изящно нарезать мясо на европейский манер. Чуть не уткнувшись носом в тарелку, я вдохнул аппетитный аромат. Опасливо отрезал ломтик мяса, положил его в рот. На вкус оказалось просто божественно; внезапно ощутив лютый голод, я жадно набросился на еду.
— Вкуснятина!
— Это наш ежедневный рацион; хорошо, что тебе он по нраву. Пока ты здесь, ничего другого не получишь.
Вообще-то, задерживаться я тут не собирался, но поправлять собеседника не счел нужным. По правде сказать, с тех пор как я угодил в этот дурдом, о внешнем мире я, почитай, и не вспоминал.
— А что там со временем?
— Почти рассвело. Хорошо спалось?
— Дрых как бревно.
— Ничего не снилось? Нет? Ах, блаженное забытье.
Он радостно вытаращился на меня, и я, не удержавшись, спросил:
— Друже, что у тебя за дурь-то?
Старикан аж заржал.
— Каким лучезарным светом сияют твои глаза, ха-ха!
Он поднял палец, плавно встал со стула, подошел к мини-кухне, совмещенной с комнатой. Распахнул дверцу буфета, достал стакан, наполнил его водой над небольшой раковиной.
— Запей еду, а потом положи под язык вот это. — Из кармана рубашки он извлек жестяную коробочку, открыл ее и добыл крохотную красную таблетку.
Я взял стакан у него из рук и проделал все, как он велел. Таблетка оказалась безвкусной и растворилась на диво быстро.
— Я б сказал, тебе еще соснуть не помешает. Комната тебе понравилась?
— Ничего так. Вот только чертова картина — гадость та еще.
Старикан просто поулыбался, не двигаясь с места. Я встал и подошел рассмотреть поближе стену позади кровати. Черный прямоугольник меня вроде как притягивал. Мне померещилось, будто в его непроницаемой тьме я различаю какое-то потаенное движение. Красная таблеточка начинала действовать.
— Мама преподавала историю искусств в колледже. Она десять лет назад умерла.
— И ты в мире один-одинешенек.
— Ага, и то-то мне паршиво, — горько ответил я. — Я так обломался, когда она меня бросила, — да, умерла и меня бросила! — что послал к чертям собачьим все свое утонченное воспитание и благие наставления. Я решил: я такой классный, такой крутой, тусуюсь с братвой и хожу по острию ножа. — Голос мой понизился до шепота от жалости к самому себе. — Я думать не думал, что дойду до такого.
Я неотрывно глядел на черный провал в стене и на жидкий кармазин, обтекающий его со всех сторон. Притяжение ощущалось очень явственно. Я качнулся вперед, прикоснувшись к поверхности стены, и засмеялся — рука моя словно погрузилась в какой-то сатанинский сумрак.
— А забористое у тебя зелье, приятель.
— Давай-ка вернем тебя в спальню.
Я отлепил руку от стены и обнял старикана за шею.
— Вы, чудики, напоминаете мне кой-кого из завсегдатаев маминых вечеринок. Ну, типа такие все эксцентричные эстеты. Я тут прям как дома себя чувствую.
Старикан направил меня к двери и вывел в коридор. Но когда мы дошли до моей комнаты, я внезапно уперся и оттолкнул своего провожатого.
— Тебе нужно вернуться в постель, — настаивал он.
— Нет уж, спасибочки. Видеть не хочу ту мерзкую рожу на картине.
— Но ведь это твоя картина, Генри.
Я
