— Ваше имя, молодой человек. — (Я расписался и вернул перо хозяйке.) — Спасибо… Хэнк, — промолвила она, разглядывая мой автограф. — Вы ведь не против, если я стану звать вас Генри?
— Это будет клево, — заверил я, понимая, что это не просьба.
Внезапно накатила усталость, я зевнул. Парень по имени Оскар тронул меня за плечо. Я встал, проследовал за ним в прихожую и вверх по лестнице.
Комната, в которую меня отвели, маленькая, но изящно обставленная антикварной мебелью, оказалась вполне уютной. Я присел на кровать, нашел ее очень даже удобной и улыбнулся. Оскар направился к приставному столику, заставленному разным выпивоном. Я встал, присоединился к нему, плеснул себе превосходного кукурузного виски в один из низких стаканчиков с толстым дном. И протянул бутылку гостю.
— Нет, спасибо. Мне немного вот этого. — Он взял бутыль с хересом, наполнил свой бокал, пригубил.
Я снова обвел комнату глазами: взгляд мой задержался на картине над кроватью. Я подошел ближе, тронул незаконченное полотно.
— А, — вздохнул Оскар, — ваша картина.
— Никакая она не моя — она просто отвратительна!
Картина среднего размера представляла собою оригинал работы незнакомого мне художника. Основную ее часть занимал задний план, протравленный и загрунтованный, мрачный и по тону, и по сюжету. Изображен был лес; на кряжистой ветке дерева в петле висела женщина — удавка туго охватывала сломанную шею. Темные волосы падали на лицо. Внизу маячили три темные фигуры, поблекшие и неясные, — призраки, не более, набросанные чернилами и акварелью.
А на переднем плане демонстративно усмехалась демоническая тварь: она-то и приковала мой взгляд. Никогда еще произведение искусства не вызывало у меня такого страха; я таращился на полотно — и дрожал от испуга. Наверное, ужаснулся я тому, насколько реалистично выписан был вурдалак: кощунственная алчба, что горела в хищных глазах, пробирала просто-таки до печенок. Кожа на широкой морде с виду казалась жесткой и грубой; во всклокоченных волосах застряли комья грязи. Под зелеными глазами торчал мясистый плоский нос. Толстые губы изгибались, открывая крепкие квадратные зубы. Только эта фигура на картине и была выписана полностью, да так подробно и убедительно, как будто ее рисовали с натуры.
— Это одна из его неоконченных картин, — сообщил Оскар.
— Его?
— Ричарда Аптона Пикмана, из Бостона. Был такой художник — малоизвестный, но в кругах авангардистской богемы репутацию себе снискал просто ошеломляющую. Большинство работ Пикмана были уничтожены его же отцом незадолго до того, как старик покончил жизнь самоубийством в тридцать седьмом году. Это — одно из незавершенных полотен, обнаруженное в старом квартале Бостона, что пошел под снос, — там теперь складов понастроили. В тамошнем старинном здании Пикман, по-видимому, устроил тайную студию. — Осушив бокал, Оскар отставил его на антикварный туалетный столик, что служил заодно и прикроватной тумбочкой, и, выдвинув его единственный ящик, вытащил оттуда старый альбом для набросков. — Я его нашел вместе с картиной в одной лавчонке в Салеме несколько лет назад.
Мы присели на кровать, и я взял истрепанный альбом в руки.
— А вы, значит, из числа его фанатов?
Оскар пожал плечами.
Я медленно листал страницы, заполненные набросками. Пикман обладал превосходной техникой, но вот темы выбирал тошнотворные — такие же жуткие, как это мерзостное полотно.
— Фу, — простонал я, — этот парень был и впрямь одержимым: повсюду ему повешенная женщина мерещилась. Но вот странно: на всех других эскизах он нарисовал сидящих полукругом шакальих тварей, похожих на уродца с переднего плана. Но нет ни одного рабочего наброска с изображением этой троицы, уж кем бы они ни были.
Оскар забрал у меня альбом и, тщательно подбирая слова, промолвил:
— Да, мне кажется, Три Сестры, как я их называю, присутствуют только на этом неоконченном полотне. Единственная завершенная картина маслом висит в книжной лавке в одном долинном городке на северо-западе: великолепная, между прочим, вещица. На ней как раз и изображены эти собаки динго, рассевшиеся полукругом.
Я снова встал и рассмотрел нарисованного вурдалака повнимательнее.
— В жизни не видел таких тошнотворных красок. Просто жуть, одно слово. И как мне прикажете спать, пока эта тварь пускает слюну над моей головой?
— Но признайте, Хэнк, что картина эта уникальная. Пикман следовал забытой ныне традиции смешивать свои собственные пигменты. Эффект потрясающий, согласен.
Оскар небрежно листал альбом, и тут на пол выпала фотография, — верно, ее когда-то засунули между страницами. Я подобрал ее и внимательно изучил страхолюдную физиономию.
— Это он, да?
Мой новый приятель кивнул:
— Снимок сделан незадолго до его исчезновения.
Я присвистнул:
— Черт, с виду он такой же отвратный, как его нетленки. Небось с комбинированной съемкой развлекался. Ну не может же человек так на самом деле выглядеть. Что там у него с происхождением-то?
Оскар забрал у меня фотографию и воззрился на нее с восхищением.
— Я как-то побывал на его выставке в приюте инвалидов в Аркхэме. В проспекте упоминалось, что Пикман происходит из старинной салемской семьи; в его роду якобы даже одна ведьма была, ее на Виселичном холме вздернули, в тысяча шестьсот девяносто втором году.
— А, вот, значит, откуда его идефикс. Повешенная бедолага — это ж его прапрабабка. — Оскар вложил фотографию обратно в альбом и убрал его в ящик.
Глаза у меня слипались. Я зевнул.
— Да вы же с ног валитесь от усталости. В шифоньере есть пижама. Приятных снов.
Нездорово-бледное лицо скривилось в лукавой гримасе, и я тихонько рассмеялся, когда он повернулся в сторону двери. На секунду он замешкался, как будто хотел что-то добавить, да передумал; тихонько отворил дверь и выскользнул из комнаты.
А я подошел к высокому, узкому шифоньеру и обнаружил внутри ярко-желтую пижаму. Беспечно насвистывая, я разделся, швырнул одежду на
