На следующий день он сидел в своей солнечной захламленной гостиной с видом на зубчатые вершины гор, который казался таким захватывающим прежде — до того момента, когда перед его взором мелькнул межзвездный водоворот. Он наконец-то разбирал мешок с грязным бельем, накопившимся с тех самых выходных в Провиденсе. Конечно, надо было бы выложить из него старые вещи, прежде чем запихивать очередные при поездке в Филадельфию, но если он и пришел к какому-то новому выводу в последнее время, то это было осознание собственного несовершенства.
Он перевернул мешок вверх ногами, и на кучу прокисших рубашек приземлилась цифровая камера. Джастин не сразу сообразил, что это такое. Он было взял ее в руки, но тут же отшвырнул через стол, как будто его ударило током. На карте памяти были запечатлены уникальные для человеческой истории, исключительно ценные кадры инопланетной жизни, ее взаимодействия с ничего не подозревающей Землей. С другой стороны, лично для него это было напоминание о том, как он балансировал на волосок от смерти перед тем, как совершить убийство. Всякий раз, когда его взгляд задерживался на камере, он вновь испытывал то же головокружение, что в гостинице, когда ему казалось, будто он вот-вот провалится в миниатюрную копию космического портала на экране. Неужели он навсегда останется рыбой на незримом крючке, за который его можно затащить в ту дыру?
Он продолжал жить своей жизнью, как считал нужным, колесил по миру с фотосъемками, выставлял свои работы, зарабатывал неплохие деньги, а камера все это время обрастала паутиной на столе. Джастин упорно не смотрел на нее. Насколько ему было известно, он никогда не испытывал приступов настоящего безумия и не вел себя как сумасшедший, даже когда гости недвусмысленно косились на пыльную камеру на столе и он орал на них: «Там ваш убийца, именно там!» Никто ни разу не осмелился спросить, что он имеет в виду, и он всегда успокаивался, с минуту покусав нижнюю губу верхними резцами, как бы в попытке нащупать посторонний предмет.
Тот, кто воет в темноте
Даррелл Швейцер
Перевод А. Килановой
Даррелл Швейцер — плодовитый писатель, критик и редактор. Вот лишь несколько его сборников рассказов: «Мы все — легенды» (We Are All Legends, 1982), «Ночная прогулка Тома из Бедлама» (Tom O’Bedlam’s Night Out, 1985), «Временные жильцы и другие страшные истории» (Transients and Other Disqueting Stories, 1993), «Беглецы из воображаемой страны» (Refugees from an Imaginary Country, 1999), «Некроманты и загробные миры» (в соавторстве с Джейсоном ван Холландером; Necromancies and Netherworlds, 1999), «Ночные пейзажи» (Nightscapes, 2000) и «Большой мир и маленький» (The Great World and The Small, 2001). Его перу принадлежат романы «Разбитая богиня» (The Shattered Goddess, 1982), «Остров Уайт» (The White Isle, 1989) и «Маска чародея» (The Mask of the Sorcerer, 1995). «Секенре: книга чародея» (Sekenre: The Book of the Sorcerer, 2004) — это сборник связанных между собой продолжений «Маски чародея», а «Жизнь с мертвецами» (Living with the Dead, 2008) — повесть. Даррелл Швейцер выступил в роли составителя множества антологий критических статей, посвященных ужасам и фэнтези, и был редактором «Таинственных историй» (Weird Tales) с 1988 по 2007 год.
Он молча сидит в темноте, крепкий худощавый мужчина поистине неопределенного возраста, словно вырубленный из камня. Если его глаза и светятся, то это лишь игра воображения. Нет, конечно же нет.
Он хочет, чтобы я рассказал эту историю, и тогда я смогу ее отринуть.
В детстве я не боялся темноты. На самом деле она мне нравилась. Моя старшая сестра Энн обычно сворачивалась клубочком на краю своей кровати лицом к настенному ночнику и только после этого погружалась в сон. Я дожидался, пока она уснет покрепче, прислушиваясь к ее дыханию, а затем выдергивал ночник из розетки.
В темноте витали сущности, которых не было в освещенной спальне. Я знал это уже тогда. Я чувствовал их присутствие. Это сложно объяснить словами. Не призраки — тени умерших людей. В них не было ничего человеческого. И не ангелы-хранители, потому что ангельского в них тоже не было и они меня не охраняли. Просто сущности. Повсюду. Вокруг меня. Они сновали мимо в темноте по своим непостижимым делам и на свой лад манили меня куда-то вдаль, за пределы пространства, ограниченного стенами и потолком нашей крошечной спальни.
А потом, разумеется, моя сестра с воплем просыпалась.
Когда мы подросли и обзавелись отдельными спальнями, эта проблема была решена, но другие остались. Моя мать то и дело заключала меня в объятия и спрашивала: «Почему ты сидишь в темноте? Чего ты боишься?», а я не мог ей ответить. Правдиво, по крайней мере. Потому что ответа я не знал. Но я не боялся.
Иногда я тихонько вылезал через окно на лужайку глубокой ночью, когда луна опускалась за горизонт. Я стоял в темноте под свесом крыши, как будто он давал дополнительную тень, в пижаме или одних трусах, босиком, и если было холодно, тем лучше, потому что я хотел, чтобы тьма коснулась меня, обняла меня и увлекла в свои дальние пределы; и если я дрожал или у меня горели пальцы ног от холода, это было хорошо. Тьма откликалась, признавала мое присутствие.
Я смотрел на звезды и воображал, будто плыву среди них к еще большей тьме, к краю черного водоворота, который увлечет меня вниз, вниз и прочь даже от слабого света звезд.
«С ума сошел? Ты до смерти простудишься!» — неизменно восклицала мать, застукав меня на лужайке. Она бранила меня, поила горячим какао, закутывала в безразмерный халат и в конце концов укладывала обратно в постель.
И все же я не мог объяснить свое поведение. Мать начала поговаривать о врачах и психиатрах.
Слов не существует, говорит мне человек в темноте, человек неопределенного возраста,
