— Ясно, — кивнул я.
Пока гость просматривал книги, я отошел к окну и оглядел ущелье. Справа тянулся Ла-Манш, сейчас море было спокойно, в нем безмятежно отражалось ясное синее сентябрьское небо. Слева зиял чайн — узкая расселина, густо покрытая растительностью по обоим крутым склонам, благо слоистые осадочные породы легко крошились и кустарникам было где закрепиться: их жадные корни зарывались достаточно глубоко и не только служили поддержкой кронам, но и досыта питали их бессчетными ручейками, сочащимися сквозь пористый камень. Поскольку чайн был ориентирован точно на юг, летом оба склона получали достаточно солнечного света, несмотря на то что сходились под острым углом.
Прямо под окном виднелся небольшой уступ, ныне почти такой же узкий, как тропа, уводящая вниз с вершины утеса, — только он и отделял парадное крыльцо от края обрыва. В семнадцатом веке, когда дом был построен — лет за пятьдесят-шестьдесят до того, как прародительницу Ричарда Аптона Пикмана вздернули в Салеме как ведьму, — ущелье было еще уже, а уступ — заметно шире, но и тогда это жилье никак не подходило человеку, страдающему высотобоязнью. Если бы экономика острова не держалась на контрабанде, этого дома, возможно, никогда бы и не возвели и, уж конечно, его бы не поддерживали в таком хорошем состоянии на протяжении многих веков кряду те Элиоты, которые не эмигрировали в Новый Свет, взыскуя несколько более честного образа жизни. Теперь-то контрабандная торговля пришла в упадок, спасибо треклятому Европейскому союзу, но избавляться от дома я не собирался — по крайней мере, до тех пор, пока какой-нибудь очередной оползень не лишит меня выбора.
К тому времени, как я снова обернулся, Аластер Тербер отобрал не меньше шести старых книг Пикмана и еще четыре, которые просто совпали с ними по времени публикации.
— Ну вот, кажется, и всё, — заявил он. — А вы не покажете мне оставшуюся часть дома и все те предметы, которые ваш дед мог привезти обратно из Бостона?
— Безусловно, — согласился я. — Откуда вы хотели бы начать, с верхнего этажа или с нижнего?
— А где интереснее? — уточнил гость.
— О, ну разумеется, внизу, — заверил я. — Там вообще все самое интересное. Мы спустимся к самой пещере контрабандистов, мимо источника. Однако понадобится взять керосиновую лампу — я туда электрический кабель так и не протянул.
Мы сошли по ступеням в подвал; профессор держался с несгибаемым самообладанием. По дороге я рассказал кое-что из истории контрабанды на южном побережье — обычную туристскую чепуху — и добавил несколько живописных подробностей о мародерах-«кораблекрушителях». Гость почти не вслушивался, тем более когда через люк в подвале мы спустились в пещеры. Источник его слегка разочаровал, хотя, добравшись до конца подвесной лестницы, он явно вздохнул с облегчением. Профессор, верно, ожидал увидеть что-то вроде брызжущего во все стороны фонтана и, надо думать, решил, что подведенная к насосам сложная система бронзовых и пластиковых труб в стиле Хита Робинсона{159} не соответствует первоначальному замыслу строителей. Я не преминул расхвалить систему фильтрации.
— В бак на чердаке вода поступает не менее чистая, чем в водопроводе, — заверил я. — Может, даже чище, чем на большом острове, хотя довольно жесткая. При отсутствии водопровода главная проблема — это канализация: раз в две недели приезжает цистерна очистить выгребную яму — у них вакуумный насос с удлиненной трубой, специально для этого дома. Ну да они обязаны это проделывать, ничего не попишешь — таковы правила.
Канализацией профессор тоже не заинтересовался. Собственно, он потерял интерес ко всему подземному комплексу, как только осознал, что тут нет вообще никаких артефактов, привезенных обратно в Старый Свет из города трески и бобов{160}. Пещера контрабандистов оставила Тербера совершенно равнодушным; в душе его явно не было места для романтики.
В кухне он тоже не усмотрел ничего примечательного, зато внимательно изучил комнату с телевизором в поисках хоть чего-нибудь несовременного. Затем я отвел гостя наверх. В спальне он долго не пробыл, но, когда дошел до чулана, глаза его так и загорелись.
— Если что-то еще и найдется, то только здесь, — обронил я, хотя в пояснениях нужды не было. — Но вы тут надолго застрянете. Ищите в свое удовольствие, а я пока пойду нам обед состряпаю.
— Ну что вы, право, не нужно, — из вежливости запротестовал он.
— Да мне не сложно, — заверил я. — Вы, скорее всего, здесь до ночи провозитесь — боюсь, барахла тут полно. За годы столько всего накапливается, правда? Когда я в последний раз сюда перебрался, порядка было больше, но если живешь один…
— То есть вы здесь не всегда жили? — уточнил профессор, вероятно испугавшись, что ему понадобится осматривать еще какие-то помещения.
— Боже мой, конечно нет, — отозвался я. — Я десять лет был женат, и мы тогда жили в Ист-Каусе, на другой стороне острова. Здесь маленьким детям не место. Я вернулся сюда, когда развелся, — но все, что привезли из США в тридцатых годах, отсюда никуда не девалось. Я, видите ли, так и не смог сдать этот дом, даже в качестве летней дачи. Все это время он простоял запертым; никто сюда не вламывался. На острове ведь преступности почти нет.
И, предоставив гостя самому себе, я ушел готовить обед. Я подал на стол холодное мясо с фермерского рынка, зеленый салат, хлеб с маслом, бейквеллские пирожные{161} — и то и другое местной выпечки — и свежезаваренный чай. На сей раз я взял два пакетика «Эрл Грея» на один «Браун лейбл», а воды налил из другого крана.
— Чего я не понимаю, — заявил я, пока гость наворачивал за милую душу, — при чем тут анатомия ужасного и физиология страха. Какое отношение рак и молекулы-триггеры имеют к подспудным инстинктам и наследственной памяти?
— А этого пока вообще никто не понимает, — утешил меня профессор. — Вот почему мои исследования настолько важны. Мы понимаем, как гены функционируют в качестве протеиновой фабрики, понимаем связанную с ними патологию большинства видов рака, но вот наследственность структуры и поведения понимаем куда хуже. Процесс, в ходе которого оплодотворенная яйцеклетка кита превращается в кита, а колибри — в колибри, притом что набор протеинов у них примерно схожий, до сих пор загадка, равно как и процесс, в результате которого кит наследует инстинкты кита, а колибри — инстинкты колибри. Человеческое поведение является по большей
