Когда он вбежал в оставленную открытой дверь, Богоробов сидел за столом машбарышни и, склонив голову набок, казалось, рассматривал сверкающий черными боками «Ундервуд». Из простреленного виска медленно капала ему на плечо кровь. Игнат тихо взвыл и впился зубами в собственную ладонь.
Всё остальное превратилось в череду быстрых, почти молниеносных действий. Он выдернул кусок синего сукна, подложенный под пишущую машинку, обмотал им голову коменданта, чтобы не напачкать кровью, поднял и сунул ему в кобуру злополучный маузер. Потом взвалил мертвеца на плечо и почти бегом потащил в подвал. Как он не свалился с лестницы, когда несся с такой ношей вниз, непонятно.
На этот раз он нажал на красную кнопку распылителя молча. Всё уже было сказано, и если Богоробову захотелось вернуться, чтобы снова напугать Игната, значит, он этих слов не совсем достоин. А ведь были почти друзьями…
Распылитель опустел как всегда – мгновенно и беззвучно.
Пошатываясь и шепча ругательства, Игнат прикрыл дверь и вернулся на диван. Долго сидел, обхватив голову руками и пытаясь понять, что же произошло. Но мыслей, которые не казались бы чудовищными и нелепыми, просто не находилось. Господи, за что ему всё это? За что? И ведь понятно было, если бы вернулись убиенные, которым есть за что мстить. Но Богоробов… Какого черта?!
Внезапно в голову пришло простое понимание: он сейчас спит! Спит и видит сон. И вовсе не сидит на диване, а лежит и, утратив бдительность, участвует в очередном кошмаре. Не было никакого возвращения Богоробова, не могло быть! Игнат тряхнул головой и ущипнул себя за руку. Больно! Или боль тоже может сниться? Пока он размышлял над этим, из-за угла подвальной лестницы появился комендант.
Шел он медленно и устало. Бледное лицо, сжатые губы, в руках – синяя тряпка, словно знамя поверженной армии. Игнат, оцепенев, смотрел на приближающегося Богоробова и точно знал – это сон. И то, что волосы на затылке начинают шевелиться – тоже сон.
Когда комендант, приволакивая ногу, подошел и молча уселся рядом, Игнат почувствовал, как просели под ним пружины дивана. Хотелось вскочить и бежать, неважно куда, только подальше, чтобы не было рядом того, что было когда-то чекистом Богоробовым, комендантом пункта номер пять.
– Ты дурак, Пирогов, – тусклым голосом произнес призрак. – Ты зачем меня дважды туда отправлял?
– Куда? – машинально переспросил Игнат, думая совершенно о другом.
– А туда! – внезапно взревел сидящий рядом и, ухватив Игната за гимнастерку на груди, развернул его к себе и затряс. – Туда, где все они теперь! Туда, где нам с тобой места нет и не будет никогда! Я умереть хочу, слышишь, ты, паскуда! Потому что никому там не нужны ни мы, ни наша с тобой революция, и то, чему мы жизни отдаем, для них там – пшик!!! Понял?!
– Не понял, – растерялся Игнат и только тут сообразил, что разговаривает с привидением, словно с живым человеком. Да и разве может призрачная нежить так вытряхивать душу, орать и пахнуть ваксой и потом? – Там, это где? В раю? – всё же решил он уточнить.
– В раю, мать твою так! – Богоробов так же внезапно отпустил его и энергично закивал. – Это ты правильно сказал, Пирогов, – в раю. И в этот рай всю эту контрреволюционную сволочь я отправлял своими руками! Вот этими! – Он сунул Игнату под нос довольно грязные ладони с облезающей на месте старых мозолей кожей. – Понял теперь?!
Игнат с тоской посмотрел на руки Богоробова, перевел взгляд на его правый висок. Никаких следов выстрелов, никаких ран. Щипать себя он больше не стал – даже если ему всё это снится, даже если ничего этого на самом деле нет, всё равно нужно хотя бы попробовать разобраться. Говорят, что иногда мертвые приходят во сне и сообщают, кто их убил. Игнат поморщился и попросил:
– Богоробов, ты можешь рассказать, что произошло, а потом уже требовать, чтобы я тебя понял?
Комендант глянул сумрачно и вздохнул. Потом пожал плечами и принялся свистеть. Свистел фальшиво и неприятно, но Игнат его не трогал, было видно, что начальник размышляет.
– Эх, Пирогов, – наконец произнес он, – лучше бы тебе этого не знать. Свою большевистскую жизнь я, считай, сам по дурости загубил, а тебе бы еще пожить. Хоть так. Ты ж молодой еще.
– Да и ты вроде не старый, – возразил Игнат. – Ну, сколько тебе? Тридцать пять? Сорок?
– Сорок два, – комендант отвернулся. – Я ж за эти годы ничего светлого и не видел, кроме революции, я ж за ее идеалы готов был и жилы рвать, и кровь проливать. Нужно было убивать – убивал, сказали бы: сам умри – умер бы, только чтобы… Да что теперь говорить! Всё зря оказалось, всё не так, а значит, жить мне теперь незачем, Пирогов. Ты пойми!
Богоробов опять тоскливо замолчал и уставился в дощатый облупленный пол. Игнат озадаченно соображал, как относиться к откровениям явившегося ему мертвого коменданта. Выходит, кроме власти и баб, был в жизни Богоробова высокий и суровый смысл, которому он и служил, как мог. В этом Игнат его понимал очень хорошо. Хотя сам не был уверен, что, потеряв этот смысл, с такой же отчаянной решительностью приставил бы дуло к виску. Вот так вот, живешь, трудишься бок о бок с человеком, а понять его пытаешься только когда помрет.
– Ты чего молчишь? – буркнул наконец комендант.
Где-то за забором забрехала собака, слышно было, как со двора прикрикнул на нее часовой. Время было самое глухое, около полуночи.
– Думаю я, – пожал плечами Игнат. – Ты прости меня, товарищ Богоробов, но с покойниками мне разговаривать раньше не приходилось, вот и теряюсь.
– А ты думаешь, я – покойник? – нехорошо ухмыльнулся начальник. – Ошибаешься, Пирогов. Я уже дважды помер, и оба раза твоими стараниями воскрес, аки птица Феникс. Неужто еще не дошло до тебя? Ну, не веришь, так пощупай, похож я на мертвеца или нет.
Игнат нерешительно прикоснулся к предплечью Богоробова. Сквозь грубую ткань гимнастерки чувствовалось тепло живого тела, бугрились мышцы. Но тогда как же, ведь он
