Второй человек за столиком был широкоплечий молодой блондин.
– Знает ли хозяин, что ты толкаешь здесь свое дерьмо?
– Сэр, – сказал старик, – я пекарь, а хозяин бара – мой постоянный покупатель.
Черноволосый мужчина чуть наклонился к корзинке, затем посмотрел на своего друга.
– Чувствуешь запах?
– Запах чего? – сказал тот, что был моложе и сидел дальше от корзинки.
Ободренный выражением лица черноволосого мужчины, пекарь сказал:
– У меня тут кое-что, что может вам понравиться, друзья мои.
– Сомневаюсь.
– Позволите показать? – спросил пекарь с подобострастной, но искренней улыбкой. – Ручаюсь вам обоим, такого вы здесь больше нигде не найдете. Даже в домах ваших друзей, которые разбираются в подобных вещах. Увы, нет. Это приготовлено по старому семейному рецепту, который неизвестен местным жителям. Такое вы, вероятно, не думали обонять и видеть, а уж пробовать и подавно. Верно вам говорю.
– Что ж, очень хорошо, – проворчал блондин. – Покажи, что у тебя там, и покончим с этим.
Старик поклонился, взялся за уголок красной салфетки, церемонно отогнул его, открыв взглядам небольшие темные хлебцы. Пар поднимался от них завитками, воздух наполнил восхитительный аромат. Черноволосый мужчина улыбнулся и сделал долгий тихий выдох. Его друг широко раскрыл глаза.
– Schwarzbrot?..[6]
– В самом деле, друзья мои, – сказал пекарь. – Очень рад, что вы слышали о нем, даже здесь в Аргентине. Да, это Schwarzbrot. Приготовлен по немецкому рецепту, передававшемуся от бабушки моей бабушки. С австрийским привкусом, разумеется. Лучшая пшеничная и ржаная мука, смешанная с кунжутным, анисовым, фенхельным семенем и чуть-чуть кориандра. И конечно, гвоздика, шамбала, сладкий клевер, семена сельдерея и кардамон. Все эти ингредиенты я вручную перемалываю, а затем перемалываю все вместе и добавляю в тесто. Все делается по старинке. Все делается как следует, потому что такие вещи, согласитесь, требуют точности.
Мужчины рассеянно кивали, не сводя глаз с горячих хлебцев. Оба сглатывали снова и снова, у них текли слюнки.
– Печь хлеб – традиция столь же достойная, как и всякая другая, – продолжал пекарь. – В Австрии и Германии каждая семья пекарей ревниво хранит в тайне свои рецепты изготовления Schwarzbrot. Что же, друзья мои, попробуйте.
Мужчины переглянулись, оба кивнули, взяли по хлебцу, втянули аппетитный запах и осторожно откусили. Пекарь, следивший за их глазами, увидел, как веки у них затрепетали, и улыбнулся. Мужчины прожевали, проглотили и откусили по второму разу, уже побольше.
– Mein Gott![7] – пробормотал черноволосый. – Райский вкус. Просто райский. Никогда не думал… – Он замолчал, покачал головой и откусил в третий раз, оставив между большим и указательным пальцами лишь крошечный кусочек.
Молодой блондин съел весь хлебец без комментариев и затем посмотрел на корзинку.
– Сколько стоит еще один?
Пекарь улыбнулся и положил хлебец на стол.
– Считайте это подарком. Для меня большое удовольствие знать, что они вам не просто понравились, но что вы их по достоинству оценили. Так что, пожалуйста, испытайте вкус прежней родины.
Мужчины схватили из корзины по второму хлебцу и запустили в них зубы. Через несколько мгновений неприкрытого наслаждения черноволосый, энергично жуя, поднял взгляд на пекаря.
– Какой именно старой родины? Мы аргентинцы. Из Санта-Крус. Мы здешние.
– Разумеется, – согласился пекарь, кивнув и подмигнув. – Ясное дело, мы все аргентинцы.
– Да, – сказал черноволосый.
– Да, – подтвердил блондин. – Никогда не выезжал за пределы Аргентины. Родился и вырос здесь.
– Конечно-конечно, – согласился пекарь.
Все они с улыбкой переглянулись. Двое сидевших за столом доели свои хлебцы и заглянули в корзинку. Она оказалась пуста. Оба разочарованно посмотрели на пекаря.
– У меня в лавке есть еще, – быстро проговорил он. – Это здесь рядом, в переулке возле площади. «Хлебцы Бекера и выпечка».
– А вы и есть Бекер?
– Джозеф Бекер, сэр, – сказал старик. – А вас, джентльмены, как прикажете?..
– Я Роберто Сантьяго, а это Эдуардо Гомез, – сказал черноволосый.
– Сантьяго и Гомез? – оживившись, сказал пекарь. – Конечно.
Сантьяго посмотрел на него.
– У тебя не испанская фамилия. Ты аргентинец немецкого происхождения?
– Я не потомок иммигрантов, – сказал Бекер, – в отличие от вас, вероятно.
– Точно, – сказал Гомез не слишком уверенно. – Именно так.
– Моя прабабушка родилась в Берлине, но вышла замуж за австрийца, и я родился в Халльштатте, это в Австрии, – сказал Бекер. – Вероятно, вы о нем слышали. Такое чудесное место в Зальцкаммергуте, что лежит на юго-западном берегу озера. Те из нас, кто из Халльштатта, очень гордятся тем, кто мы такие, что собой представляем и что перенесли.
– Никогда не слыхал о Халльштатте, – осторожно сказал Гомез.
– Неужели? – сказал Бекер, огорчившись.
– Мы аргентинцы, – настаивал Сантьяго. Кожа под бровями над веками образовывала у него по складке.
– Конечно-конечно, – умиротворяюще подхватил Бекер. – Как и многие другие здесь в провинциях Санта-Крус, в Буэнос-Айресе, Мисьонесе, Ла-Пампе, Чубуте и в сотне маленьких деревень.
Мужчины ничего не сказали.
– Мы аргентинцы, потому что Аргентина – такое прекрасное место, – дружелюбно продолжал Бекер. – Прекрасное и очень безопасное. Ночами дует свежий бриз, текила…
Сантьяго и Гомез слушали напряженно, очень внимательно, их взгляды были тверды, как сжатые кулаки. Бекер понимающе кивнул и едва заметно подмигнул.
– Это очень большой мир, друзья мои, и даже здесь, в прекрасном Санта-Крусе, все мы можем иногда чувствовать себя вдали от родины. Я вот чувствую.
– Много говоришь, – сказал Сантьяго.
– Я стар, – сказал пекарь, пожав плечами, – а старики любят поговорить. Это напоминает нам, что мы все еще живы. И… м-да, мир избавился от стольких людей, что часто вся моя компания – лишь мой собственный голос. Так что, да, я говорлив. Болтаю, журчу себе и вижу, что испытываю ваше терпение. В конце концов, разве люди, молодые и здоровые, как вы, друзья мои, пожелают тратить время на болтовню старика?
– Этот вопрос приходил и мне в голову, – сказал Сантьяго. – Мне невероятно хотелось бы узнать, почему ты считаешь возможным встревать в чужой разговор.
Гомез отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
– Я позволяю себе такую вольность, друзья мои, – невозмутимо отвечал маленький пекарь, – потому что сегодня второй день Seelenwoche[8]. Неделя всех душ. Вы об этом знаете?
Гомез начал было отвечать, но Сантьяго остановил его легким прикосновением к руке.
– Нет, – сказал он. – Мы не знаем, что это такое.
– Конечно, не знаете. Это австрийский праздник, а вы никогда не бывали в моей стране, как вы сказали. Позвольте мне объяснить. В Австрии мы не отмечаем Хэллоуин, как американцы или ирландцы. Для нас Seelenwoche связан с размышлением, с молитвами за тех, кто взят от нас, с приношениями духам наших любимых умерших. Все мы потеряли так много народу за время войны.
Гомез не сводил глаз с Бекера, Сантьяго же смотрел на свои руки.
– Война закончилась, – тихо сказал Сантьяго.
– Действительно ли закончилась, если живы люди, которые ее помнят? – мягко спросил Бекер. – Может ли она закончиться, если живы те, кто помнит довоенные годы и может сосчитать людей, которых потеряли? Членов семьи, друзей…
В углу бара, где разговаривали Бекер, Сантьяго и Гомез, стало очень тихо.
Бекер подвинул себе стул и сел.
– Seelenwoche никогда не был временем праздновать, а теперь, после войны, нам остается подводить итоги. Мы почитаем наших мертвых, не только вспоминая их, но и вспоминая, за что они боролись и за что умерли.
Сантьяго кивнул, поднял стакан с пивом и мрачно уставился в него. Кивнул, сделал большой глоток и очень осторожно поставил стакан на стол.
– Зачем вы говорите о таких вещах? – спросил Сантьяго.
– Потому что у нас в семье всегда отмечали Seelenwoche. Наша семья очень… ах… очень была привержена обычаям и традициям.
– «Была»? – спросил Гомез.
– Была.
Сантьяго и Гомез посмотрели на Бекера, и, хотя оба молчали, он кивнул, как если бы они спросили, так же как многие бледнокожие жители Санта-Крус кивали последние несколько лет.
Бекер прикоснулся к изогнутой ручке своей плетеной корзинки.
– Мы любим наших мертвых. То, что они умерли, не делает их менее важными для нашей семьи. Мы видим пустоты в мире, соответствующие по форме каждому из них. Понимаете?
Сантьяго и Гомез кивнули.
– Мы верим, что во время Seelenwoche, – продолжал Бекер, – души наших умерших любимых приходят и сидят за столом вместе с теми немногими из нас, кто уцелел. Мы знаем, что умершие страдают. Знаем, что они задерживаются в мире между миров, потому что церковь говорит нам, что все души попадают в чистилище в ожидании суда. Священники говорят, что лишь
