С такими же словами, вероятно, должен был начаться конец света. Начнем эту вечеринку. Хотелось бы мне услышать, как на это кто-нибудь хотя бы раз ответил:
– Давайте не будем.
Хотя бы раз.
– Сегодня Хэллоуин, – прошептал ветер под свесом крыши в густеющих сумерках октябрьского вечера. Он нес пыль и опавшие листья, и они запутывались в паутине, вызывая пауков из их убежищ и заставляя их падать в разросшуюся траву на цветочных клумбах, как крупные черные капли дождя.
– Сегодня Хэллоуин, – проухала сова в деревьях в тыльной части сада, расправила крылья, широко раскрыла желтые глаза, настороженно посмотрела на дом, сжала когтями ветку, на которой сидела, расщепляя древесину и кору, и беззвучно взлетела, как тень.
– Сегодня Хэллоуин, – выдохнула Мэри, прижавшись носом к стеклу окна в спальне и не сводя глаз с фигур, входивших в ворота. В этом году их было пять, пять ряженых, пришедших поиграть с нею, стать ей друзьями и, может быть, даже – если она будет очень-очень доброй, очень-очень удачливой, а они – очень-очень умными – она позволит им на некоторое время остаться.
О, как они надеялись, что им позволят на время остаться!
– Сегодня Хэллоуин, – повторила Мэри и, глядя на пришедших друзей, крепко обхватила себя руками.
Так близко к дому Холстона мы еще не бывали никогда. Мы довольно долго молчали, прежде чем Тайлер наконец высказал то, что чувствовал каждый.
– Тут херня какая-то происходит, и мне это не нравится.
Айко, настороженная, как кошка, которой наподдали ногой, остановилась и посмотрела на него.
– Что ты хочешь сказать? – спросила она.
Тайлер вызывающе посмотрел на нее.
– Только не говори мне, что ты этого не видишь.
– Я не говорила, что не вижу, – ответила Айко. – Я хочу знать, что видишь ты.
– Дом, – сказал Тайлер и указал рукой. – Гребаная штука, ей сколько, миллион лет? Старше моего дома, у которого краска облезает по стенам и желоба вечно забиты листьями. Этот дом… ни единого разбитого окна. Даже граффити нет. Как может дом стоять в таком состоянии, если о нем никто не заботится? А когда это дерьмо случается каждый год…
– Выбирай выражения, – протянула Элиза, громко щелкнув новым пузырем из жвачки.
– А он прав, – медленно проговорила я и постаралась не сощуриться, когда глаза всех обратились на меня. Когда на тебя все смотрят, это ощущается как саван. – Кто-нибудь из вас был здесь на Хэллоуин в прошлом году?
Один за другим мои друзья сказали, что не были. Тайлер тогда водился с другой компанией и проводил время, кидая яйцами по машинам с пешеходного перехода над дорогой. Элиза уехала из города в связи со «случаем» с девочкой, которая жила на другой стороне улицы. Айко ездила в Нью-Йорк навещать родственников. Чак оказался в каком-то неизвестном «другом месте» и отказывался уточнить где именно. Я нахмурилась.
– Ладно, так… как же мы узнаем, что кто-то не сделал то же самое до нас?
– Что ты хочешь сказать? – спросил Чак.
– Может, они врали, чтобы показаться смельчаками. – Это казалось вполне правдоподобным. Большинство ребят, утверждавших, что кидали камни или хотя бы замахнулись на дом Холстона, были трусишки, такого типа люди, которые больше заботятся о домашних заданиях, чем о хулиганских подвигах. Настоящие возмутители спокойствия всегда находили себе другие занятия, когда подходил Хэллоуин.
Если эти возмутители спокойствия в действительности существовали. Я нахмурилась, пытаясь вспомнить кого-нибудь, кому подошел бы такой ярлык. Мне удалось вызвать в памяти неясное представление о шайке более старших подростков в джинсах с разрезами и в кожаных куртках. Как они болтаются за школой и пытаются выглядеть так круто, будто бросают вызов всему миру. Но, кажется, на самом деле я никогда их не видела, только в общих чертах слышала что-то о подвигах, совершенных предположительно ими. Это было странно.
Может быть, они много прогуливали уроки. Я покачала головой, чтобы прогнать неловкость, и повернулась к Чаку.
– Хорош, – сказала я.
– Кто умер и назначил тебя главной? – спросил он, но цепь на воротах все же перекусил. Она упала на дорогу с приглушенным звоном, металл лязгнул о камень, и ворота, освободившись от цепи, удерживавшей их на месте, величественно распахнулись.
Петли не скрипели, но вздохнули – тихо и устало. Казалось, это дом, где не смела показаться ржавчина, где само время шло по другим законам. Мы собрались плотной кучкой, не обсуждая этого и, видимо, черпая, хоть и слабую, но все-таки уверенность в близости людей, в которых не сомневались. Это были не далекие тени плохих ребят, которым мы так старательно пытались подражать, и вырасти которыми мечтали, но просто мои друзья, если я, не кривя душой, могла утверждать, что у меня таковые имеются. Им я доверила прикрывать себя сзади, собираясь стать легендой Хэллоуина.
– Открыто, – сказала Элиза и хлопнула еще один пузырь. Звук получился резкий и, как мне показалось, розовый. С таким пузыри из жвачки лопались только у Элизы.
– Кто пойдет первым?
– Что, забоялись? – Тайлер важно выступил вперед, прошел через ворота и остановился, пройдя лишь метра три по территории Холстона. Он повернулся, взглянул через плечо и усмехнулся – скорее ради одной Элизы, чем ради всех нас, вместе взятых, не сомневаюсь. Все знали, что Тайлер запал на Элизу, точно так же как все знали, что Элиза не сделает ничего, чтобы поощрить его. Насколько все знали, Элизу привлекала жевательная резинка, аэрозольные краски и сама Элиза. Что, по крайней мере, относило ее к той же категории, к которой относились мы с Тайлером. Так что неважно. У нее был хороший вкус.
Мы медленно последовали за Тайлером. Элиза отстала, достала из сумки баллончик с красной краской, встряхнула его, готовя к использованию, и жадным взглядом осмотрела кирпичный забор рядом с воротами.
– Вы идите, – сказала она. – Я останусь тут, чтобы те, кто захочет повеселиться на Хэллоуин, знали, что они здесь не первые.
– Хочешь побыть на стреме? – с заметным интересом спросил Тайлер.
Со слишком заметным. Элиза посмотрела на него с тоской.
– Иди, играй, мальчик, – сказала она. – Может, если поторопишься, как ряженый получишь конфетку в большом доме, если не кончатся. – Она повернулась спиной к стене, еще раз встряхнула баллончик, глядя куда-то внутрь себя и созерцая шедевр, который собиралась создать.
Тайлер пробормотал что-то себе под нос и поплелся по дорожке к нам. Чак сочувственно посмотрел на него. Айко ничего подобного не сделала. Ее внимание было поглощено домом. Она разглядывала целехонькую древесину и застекленные окна глазами художника. И она действительно была художником, как и мы все. Только средства у нас различались. Элиза использовала краски. Чак в некотором роде актерствовал. Тайлер танцевал. Я любила джазовые импровизации молотком или любым другим тупым инструментом. Айко же…
Айко была скульптором, и ей дом мог представляться нетронутым куском мрамора, готовым для обработки резцом.
– Пошли, – сказала она, и ее лицо с этой усмешкой походило на жуткий фонарь из тыквы с прорезанными отверстиями глаз, носа и рта, светящийся в сумерках дьявольским огнем.
Иногда ряженые не добирались до двери. Они пугались, так сказала повариха. Не могли вынести величия дома, им казалось, что его окна следят за ними. Они не понимали, что дом лишь хочет завести друзей так, как этого же хочет Мэри. Друзья были важны.
– Сегодня Хэллоуин, – прошептала Мэри и, вздрагивая от восторга, вышла из своей комнаты. Пространство изгибалось вокруг нее, она прошла через стену к воротам, легко проникая через кирпичи и известку. Ряженый, не сумевший добраться до дома, стоял у стены с баллончиками с краской в каждой руке, рисуя на кирпиче что-то удивительное.
Созданное им было большое, красное и белое, оно закручивалось, как полоса на мятной карамельной палочке в виде трости с крючкообразным концом, сама сладость, выжидающая момента порезать небо острым сколом. Мэри захлопала в ладоши.
– Какого хрена… – ряженая обернулась, ее глаза и рот широко раскрылись. Комочек чего-то розового выпал изо рта и шлепнулся на дорожку.
Мэри нахмурилась.
– Сорить нехорошо, – сказала она. – Подними это. Мистер Эванс говорит, чтобы я никогда не сорила.
– Ты еще кто такая, мать твою? – спросила ряженая.
Мэри стала подозревать, что дружить с такой девочкой не стоит.
– Меня зовут Мэри. Я здесь живу. А тебя как зовут?
– Тут никто не живет, детка. Это дом Холстонов.
– Да, – терпеливо сказала Мэри. – Это
