Ряженая уставилась на нее, так и не подняв розовый комочек с дорожки.
– Ни хрена, – выдохнула ряженая. – Ты вырядилась как Мэри Холстон? Родители позволили? Где они? Это какое-то вирусное дерьмо.
– Тебе не следует говорить такие слова, – сказала Мэри. – Это некрасиво.
– Ну да, а рядиться в мертвого ребенка, который…
Ряженая продолжала говорить, но Мэри больше не слушала. Это были плохие слова, дурные, лживые, которые окружающим ее людям использовать не следовало. Требовалось сделать так, чтобы ряженая перестала их употреблять.
Так Мэри и сделала.
Когда она закончила и крик прекратился, ряженая больше ничего такого не говорила, Мэри снова посмотрела на стену. Спираль, как на карамельной палочке, исчезла. Теперь все стало розовым, желтым и печальным, как напоминание о смерти того, кто никогда не должен был здесь умереть.
Мэри вздохнула и ушла обратно в стену. Может быть, с другими будет веселее.
Через некоторое время то, что было Элизой, поднялось на ноги. Оно оставило баллончики с краской лежать на прежнем месте и молча стояло, ожидая возвращения остальных.
Все мы слышали крик, но, посмотрев, увидели лишь Элизу у стены, уже несшей контуры грандиозного абстрактного произведения. Я нерешительно помахала ей. Она ответила тем же.
– Сука, – пробормотал Тайлер.
– Да-да, – сказала Айко и посмотрела на дверь. – Эмили, у тебя отмычки. Ты как хочешь: пустишь нас или я начну колотить?
Это была одна из самых вежливых фраз, услышанных мною от нее. Я подошла к двери, достала из кармана набор отмычек и принялась за работу. Холстоны могли позволить себе дорогие замки, но технология идет вперед семимильными шагами. Я ожидала чего-то замысловатого, но посильного, такого, что позволило бы мне круто выглядеть перед друзьями. Произвести на них впечатление мне, слишком пухлой, медлительной и не желавшей сокрушать, когда, как мне казалось, нас могли поймать, было нелегко. Но я умела забираться в дома, поэтому меня терпели в компании. Пока я соглашалась открывать двери, я оставалась частью команды.
Даже здесь. Отмычки двигались, штифты пощелкивали, и меньше чем за половину времени, которое я отводила себе на отпирание замка, дверь распахнулась. За ней находился коридор такой же чистый, как и старомодный. Я на мгновение сжалась, будучи не в силах избавиться от ощущения, что что-то во всем этом совершенно неправильно. Мы знали о странностях архитектуры и особенностях климата, позволявших дому Холстона так хорошо выглядеть, хоть никто о нем и не заботился. Этому нас учили в школе, приводя дом Холстона в качестве примера уникального явления. Но здесь…
Предполагалось, что мы поверим, будто вороны пролетают по трубам, сметая паутину крыльями, или что еноты бродят по коридорам, случайно смахивая своими хвостами пыль, но при этом не причиняют никакого ущерба?
Чак протяжно свистнул.
– Да тут как гребаный музей.
Я подавила сильное желание сказать ему, чтобы он не ругался в таком месте, где в лунном свете, лившемся через окна с витражами, нас могли услышать призрачные тени. По счастью, Тайлер избавил меня от этого труда, небрежно подтолкнув Чака локтем в бок. В рюкзачке у Чака клацнули бутылки.
– Кто-то пытается нас наколоть, – сказал он. – Приходят, убираются в доме, а теперь готовятся выпрыгнуть на нас. Давайте мы их первыми нако…
– Делай что хочешь, – сказала Айко, не спускавшая глаз с круглого витража на верхней площадке лестницы. Поднявшись туда, она бы легко достала его своей битой.
– А что, если лестница прогнила? – спросила я.
Айко холодно и пренебрежительно посмотрела на меня так, как смотрела на все.
– Мне все равно надо что-то сокрушить, – сказала она. – Дом или себя – это неважно, – и пошла от нас.
Тайлер свистнул.
– Окей, Элиза забыта, – сказал он. – Я влюблен.
– Она не из твоей лиги, – сказал Чак.
– Она вообще не из чьей-то лиги, – сказал Тайлер.
– Я вас слышу, – сказала Айко и стала подниматься по лестнице под смех ребят.
Чак указал большим пальцем в сторону ближайшего коридора. Тайлер кивнул, и они вдвоем крадучись устремились туда. Я посмотрела в сторону Айко, ее силуэт виднелся на фоне большого круглого окна, и последовала за ребятами в глубь дома.
Мэри вышла из обоев и нахмурилась. Второй ряженый стоял перед круглым витражом с палкой в руке. Такие дети ей в друзья не годились. Они даже в ряженые не годились. Сегодня, в Хэллоуин, ни один из них не сказал слов, какие положено. Похоже, это их вовсе не заботило.
Если не заботило, то Мэри позаботится о том, чтобы заботило.
– Ломать вещи плохо, – строго сказала она.
Айко вскрикнула и повернулась, держа перед собой биту. Увидев Мэри, она поморгала, испуг прошел, и Айко нахмурилась.
– Ты просто ребенок.
– Это мой дом, – сказала Мэри. – Сегодня Хэллоуин, а это значит, что ряженые могут приходить без приглашения, чтобы требовать угощения, но хоть вас и не приглашали, вы должны вести себя как гости. Гости вещей не ломают. Гости вежливы.
Мэри сделала шаг вперед, а Айко шаг назад. Угроза, исходившая от этого ребенка, походила на дым, который невозможно потрогать, но который заполняет легкие и вызывает головокружение.
– Зачем вам ломать мои вещи? – спросила Мэри. – Сегодня Хэллоуин. Вы можете требовать угощения, но не ломать чужие вещи.
– Детка, это окно не твое. Этот дом никому не принадлежит.
– Он принадлежит мне, – сказала Мэри.
В отличие от Элизы Айко не кричала. Бейсбольная бита со стуком выпала у нее из рук и покатилась по лестнице. Упав, Айко уже более не говорила.
Всякий, глядя на звезды за цветным стеклом, мог бы увидеть вечно кричащее очертание девочки, окруженное далекими источниками света. А мог и не увидеть. Это вполне могло оказаться игрой теней.
Я не слышала ни звука. Чак и Тайлер собирались запустить свою машину Руба Голдберга[5], состоящую из старинной кухонной утвари, собранной по буфетам. Они явно намеревались обрушить огромную стопку всего этого, как только их удовлетворит высота этой стопки. Моя роль в создании этого сооружения была проста: я открывала замки на шкафчиках с фарфором и дверцы старинных буфетов, оберегая ребят от пауков.
Стремившиеся казаться агрессивно и безжалостно мужественными, они боялись пауков.
Но что-то изменилось. Какое-то ничтожное неопределимое свойство воздуха вокруг нас успело измениться за время одного дыхания, и наше пребывание здесь стало казаться ошибкой. Я отвернулась от ребят и нахмурилась, пытаясь понять, что меня тревожит.
Тайлер, конечно, заметил. Он уделял слишком много внимания чему не следовало, и так было всегда.
– В чем дело, Эмили? – осклабился он. – Испугалась?
– Отсоси, – добродушно ответила я. – Элиза не хочет иметь с тобой ничего общего, но это не значит, что со мной ты должен вести себя как скотина.
– Элиза не хочет иметь ничего общего и с тобой тоже, лесбиянка, – сказал он. Сказано было мрачно, что соответствовало мрачности дома.
– Ладно вам говниться, – сказал Чак.
– Спасибо, – сказала я.
– Как бы то ни было, – сказал Чак и добавил еще кувшин к своей стопке.
Я, хмурясь, повернулась к ребятам. И это мои друзья? И во всей школе не нашлось никого другого, на кого мне бы хотелось произвести впечатление, с кем стоило проводить время?
Иногда я думаю, что большинство отношений – не что иное, как попытка избавиться от одного одиночества, чтобы угодить в другое, и так продолжается, пока мы не найдем кого-то, в компании с кем лучше, чем в одиночестве, и тогда мы миримся с придурками-друзьями этого человека, пока не поймем, что игра не стоит свеч. Элиза была пылкой, забавной и даже могла быть милой, когда никто вокруг этого не видел. Конечно, иногда я задумывалась, а не такова ли она со всеми остальными из наших – мягкая и добрая наедине, кокетливая и грубая при посторонних, но на эту тему никогда слишком много не размышляла, потому что в таком случае пришлось бы определить свое отношение ко всему этому.
Мне хотелось иметь друзей. Я хотела, чтобы кто-то прикрыл меня сзади, если дела пойдут плохо. Но как-то так получалось, что «иметь друзей» всегда означало необходимость поддерживать отношения с людьми, которым на самом деле я не нравилась и которые сами мне не нравились, тогда как Элиза легко сходилась со всеми и потом рассказывала нам, до чего ей при этом противно.
– Пойду посмотрю, что там у Айко, – сказала я.
– Лесбиянка, – снова сказал Тайлер.
Я повернулась к нему.
– Вот я возьму один из проектов Чака по химии и так далеко затолкаю тебе в задницу, что будешь рыгать этой вонью, пока не доживешь до тридцати пяти, – пригрозила я. – Есть слова, которые ты не используешь. Они не твои.
– Слова вообще ничьи, –
