Нет, это была не я, это Джек. Был Джек, но теперь это я. Это лишь то, чего я заслуживаю за свой идиотизм. Анна-Мей никогда не поблагодарит меня. Она и понятия не имеет, от чего я ее спасла. Бабушка и мама…
– Ну и каково это – быть мученицей? – спрашивает меня Джек. – Это ли то самое, о чем ты мечтала, на что надеялась? Эй, звонили из рая, хотели поговорить с кем-нибудь из влиятельных.
И тут мне приходит эта безумная мысль. Я, должно быть, потеряла рассудок, думаю я, но – какого черта! – Я потеряла все остальное.
– Ну, Джек, раз уж ты принимаешь звонки, можешь заодно взять и мой телефон. – Я бросаю ему свой сотовый, он схватывает его на лету с такой ловкостью, что я не могу ею не восхититься. Полторы тысячи лет в него чем только не кидали, теперь он мог бы сыграть за «Янкиз»[70].
Я становлюсь так, что Анна-Мей оказывается между нами.
– Ах, Анна-Мей, если вы все еще хотите жить вечно, вот вам, ловите!
Она машинально выставляет руки, но она – призрак, который никак и ничего поймать не может. Репа пролетает прямо сквозь нее и попадает Джеку в живот. Я тут сильно рискую: он великолепно поймал мой телефон, и сейчас его реакция должна последовать столь же автоматически. Если фонарь упадет на землю, уголек прожжет репу, и мне придется носить его в кармане, пока я не изготовлю новый фонарь.
Милостивая фортуна улыбается мне. Джек роняет мой телефон и ловит фонарь, не позволив адскому огню попасть в живот, что в его нынешнем состоянии смертного привело бы к самой мучительной смерти.
Джек разражается длинным потоком ругательств в невообразимом для меня регистре и с громкостью, в два раза большей, чем я считала возможной для человека. Через некоторое время он иссякает и валится на траву. При этом, разумеется, не выпускает из рук фонарь.
– Ладно, полагаю, мы представляем, каково тебе, – говорю я немного погодя. – А теперь, если это и все, пожалуй, будет лучше тебе оторвать от земли свою жалкую, никчемную, не-нужную-даже-в-аду задницу и валить отсюда, пока не поздно.
Секунду он медлит. Затем медленно поднимается на ноги и уходит, не произнеся более ни слова.
– Что это было? – спрашивает меня Анна-Мей.
– Мы обе только что уклонились от самой большой отравленной пули на свете, – отвечаю я, испытывая такое облегчение, что мне даже неважно, что по возвращении домой мама и бабушка надают мне тумаков за то, что я едва не провалила задание.
– Да, но что это только что было? – снова спрашивает Анна-Мей.
– Это был Джек, – говорю я, но вижу, что ей этого мало и просто так она от меня не отвяжется. – Не хотелось бы вас огорчать, но Джек, который действительно фигурирует в вашем родословном древе…
– Но он мне не предок, – вставляет она. – Он дядя.
– Ваш Джек не очень хороший парень, и если семь смертных грехов изобрел не он, то он их усовершенствовал. Кроме того, он баловался с черной магией. На вас, людей, она не должна действовать, но…
– Вас, людей? – лукаво переспрашивает Анна-Мей.
– Вы хотите меня послушать или нет? – спрашиваю я, и она кивает. – Черная магия не должна действовать на вас, людей естественного мира. – Я выдерживаю паузу, чтобы убедиться, что она поняла. Она понимает. – Но иногда нечто опасное теряется и оказывается там, где не следует, и находится некто достаточно тупой или порочный, чтобы этим воспользоваться. Что Джек и сделал. Он призвал дьявола и продал свою душу за богатства, привлекательную внешность, большой schwanzstucker…[71] и одному богу известно, за что еще.
– А люди в шестисотом году знали, как это делается? – с сомнением в голосе произносит Анна-Мей. – Даже не знаю, использовался ли термин «дьявол» до…
– Миссис Перлмуттер, – говорю я, чувствуя, что очень-очень устала. – Сделки с дьяволом стары, как человечество, и всегда найдется гений, который надеется обмануть дьявола и не поплатиться. Ваш дядя Джек продал душу дьяволу за то, что в то время считали богатством, славой и дармовым сексом, как в нынешних порнофильмах. Но в конце концов, вечеринка закончилась, и дьявол явился, чтобы забрать Джека в ад.
Анна-Мей начинает было задавать вопрос, но вдруг передумывает.
– Продолжайте, – говорит она.
– И вот идут дьявол с Джеком в ад и проходят мимо яблоневого сада. Джек просит разрешения сорвать яблоко, чтобы съесть по дороге. Дьявол говорит: «Валяй, угощайся». Джек подходит к ближайшему дереву, забирается на него, хочет достать яблоко покрупнее, но падает. Встает, снова лезет на яблоню – та же история. И так раз шесть. Наконец, дьявол не выдержал и говорит:
– Стой, я сам тебе достану.
– И только дьявол залез на дерево, Джек выхватил нож и вырезал на коре крест. Оказался дьявол в западне.
Несколько потрясенная, Анна-Мей смотрит на меня.
– Грязный трюк.
– Вы и представить себе не можете, до чего грязный. Дьявол в ярости, но Джек не собирается срезать с коры крест, а дьявол не может его заставить. И вот Джек оставляет дьявола на яблоне и отправляется прожить остаток своей никчемной гадкой жизни. А когда Джек умрет, как должен умереть всякий смертный, его должны бы взять в рай. Но в рай не берут продавших свою душу дьяволу, даже если им удается, заключив сделку, перехитрить его. Поэтому Джек попадет в ад. Он знает, что дьявол давно спустился с яблони, и готов получить от него возмездие. Но Джек думает, что раз дьявол попался на эту уловку с яблоней, то удастся обыграть его и еще раз, уже на его, дьявола, поле. Но вот приходит Джек туда, а демон у дверей говорит ему: такие здесь не нужны, пропади.
– А Джек давай вонять, и, наконец, выходит дьявол и объявляет, что в ад его взять не должны, поскольку не берут в рай. Выставили его на холод, на настоящий холод, где нет никого и ничего. Там даже светло не бывает, одна только тьма. Джек желает знать, что же ему делать, куда идти и как найти дорогу – темно ведь. И вот дьявол бросает ему уголек адского огня и говорит, что он может поместить его в фонарь, так что не надо представлять дело так, будто он, то есть дьявол, ничего и никогда тебе не давал, а теперь проваливай с моей лужайки.
– Пришлось Джеку нести уголек в кармане, и жег этот уголек его чертовски сильно, без дураков, но не погубил. Через некоторое время пришла Джеку в голову мысль вырезать для уголька фонарь из репы. Этот фонарь и стал прямым предком фонарей с прорезанными отверстиями в виде глаз, носа и рта, с которыми ходят на Самайн. Большинство людей об этом не знает.
– Ничего себе, целая история, – говорит Анна-Мей.
– Так вы больше не сердитесь на меня за то, что я будто бы обманом лишила вас бессмертия? – Я не могу удержаться, чтобы немного не подразнить ее.
– Нисколько, – отвечает она. – Когда вы кинули эту штуку – этот фонарь – прямо сквозь меня, я почувствовала себя совсем не так, как когда он добивался, чтобы я взялась за ручку. Это было… не знаю даже, как это объяснить. Жутко. Я испытала ощущение тяжелой утраты. Утраты навечно. Оно продолжалось недолго, лишь секунду, но мне бы не хотелось пережить это ощущение снова. Вам, должно быть, было еще хуже…
– Забудьте, – говорю я, потому что сама я делать ничего не хочу. – До конца Дня Всех Святых остается еще несколько часов. Побродите тут еще немного, если хотите. В конце концов, найдете кого-нибудь одинокого, кто поможет вам добраться до того, что должно быть дальше. Не спрашивайте меня, что это будет. Живущие об этом понятия не имеют. Идет?
– Идет, – говорит она. – Благодарю вас. Я обязана вам своей… гм… загробной жизнью.
– Рада помочь, – говорю я и как можно скорее, но не переходя на бег, спускаюсь по склону холма от гробницы Перлмуттеров. Очень глупо бежать по кладбищу в темноте, и делать глупостей я некоторое время больше не буду.
Заблудившиеся во тьме
Джон Лэнган
Джон Лэнган – автор двух романов: «Рыбак» и House of Windows. Он опубликовал два сборника рассказов The Wide, Carnivorous Sky and Other Monstrous Geographies и Mr. Gaunt and Other Uneasy Encounters.
Вместе с Полем Тремблеем редактировал антологию Creatures: Thirty Years of Monsters. Джон Лэнган –
