Наконец она присела. "Дай мне фонарь, Катчи", - сказала она.
Он проворчал себе под нос, но сделал это.
Она присела перед одной из подобных склепу камер, высеченных в камне. Опустилась на живот и опустила фонарь вниз. Ей не нужно было предупреждать их о том, что она нашла. Примерно в двенадцати футах, может, в пятнадцати, они могли видеть сморщенные конические вершины трупов инопланетян, торчащие из лужи льда. Они были сморщенными, выглядели обезвоженными. Головы в форме морских звезд и их глаза были ужасно высохшими и напоминали вялые гроздья сморщенного винограда.
- Ну, они хоронят своих мертвецов, - сказал Катчен. - Вертикально. Ну и что?
Его научный интерес значительно ослаб, уступив место позиции типа: срать я хотел с высокой колокольни на все это.
- Почему не вертикально? - спросила Шарки. -Мы хороним наших умерших в покое, лежа. Эти штуки отдыхают вертикально, так что это совершенно естественно, не так ли?
Катчен хмыкнул. - Да, все это место чертовски естественное.
Шарки повела их дальше, заглядывая повсюду. Кивая головой на вещи, которые ее интересовали, свободно размышляя себе под нос. Наконец она подошла к одному из этих прямоугольных зданий и остановилась. Здание имело длинное горизонтальное отверстие, через которое можно было смотреть. И, конечно же, она так и сделала.
"Посмотрите", - сказала она. "Просто посмотрите на это".
Катчен отказался, а Хейс посмотрел главным образом потому, что уважал эту женщину и, возможно, даже любил. В противном случае он бы сказал ей, что хватит. Нервы его были на исходе, как и терпение.
То, что он видел, было своего рода мавзолеем. Там, у стен, словно мексиканские мумии в катакомбах, располагалось около дюжины Старцев. Их продолговатые тела были прислонены друг к другу, многие сильно разложились и сгнили, превратившись в пустые оболочки, словно почерневшие огурцы, опадающие сами в себя. Их придатки и стебли глаз были не чем иным, как мертвыми, свисающими червями. Большинство тел распались на проволочные бочкообразные каркасы, которые могли быть чем-то вроде примитивного скелета, но больше походили на кожистую сеть жил и сухожилий.
"Как какой-то мертвый инопланетный лес", - подумал Хейс. Какой-то мертвый, мутировавший лес искаженных и трупных стволов деревьев, вросших друг в друга, прорастающих узкими скелетными трубками и ветвящимися ветками, обвивающими высохшие корневые системы и извивающиеся лозы, словно нити лунного льна.
Трудно было смириться с мыслью, что это были безжизненные существа, древние мумии, намного старше тех, что принес Гейтс. Они разложились и мумифицировали до прихода ледников, превратив их в настоящие реликвии. Они были отвратительны при жизни, но, возможно, еще хуже в смерти... сморщенные, морщинистые и кожистые, запутавшиеся в собственных конечностях. Инопланетные зомби.
И они не были бессильны, подумал Хейс.
Нисколько.
Возможно, их преклонный возраст был как-то связан с этим, но эти усохшие глаза, свисающие со стеблей корд, казалось, все еще мерцали и сияли кощунственной жизненностью.
Достаточно.
Они продолжили путь, двигаясь так быстро, как только могли, через этот лабиринт, который, вероятно, был идеальным сверху, но на уровне земли был чистым безумием. Шарки то и дело останавливалась, чтобы осмотреть существ, все больше возбуждая недовольство у других из-за отсутствия у них научного любопытства. Одно только кладбище, сказала она им, могло бы занять легионы археологов и антропологов на долгие годы. Старцы почитали своих умерших, у них, несомненно, были развиты сложные погребальные обряды и обычаи смерти.
"Ну и что?" - спросил Катчен.
Она выглядела так, будто собиралась либо обругать его мать нелестным именем, либо надрать ему задницу, но она просто вздохнула и пошла прочь, увлекая за собой Хейса. По крайней мере, до тех пор, пока они почти не выбрались из зоны склепов, а затем кое-что еще привлекло ее внимание. На возвышении стоял огромный саркофаг, вырезанный из какого-то неизвестного черного камня и богато украшенный резными виноградными лозами и причудливыми кальмароподобными созданиями, существами в виде скопления пузырей и бесчисленных пристально глядящих глаз. На его верхушке был роскошный пятиконечный могильный холм из какого-то потускневшего металла, вроде платины. Внутри находился Старец, заключенный в колышущийся саван льда. Хотя он и почернел от чудовищного возраста, он не сгнил, как другие.
- Этот важный, - сказала Шарки. Она постучала по мумии ледорубом. - Держу пари, что это какой-нибудь вождь или, может быть, даже один из первых колонистов. Кто может сказать? Но я готова поспорить, что оно каким-то образом сохранено для будущих поколений.
- Почему он лежит ровно? - спросил Катчен.
- Похоже, он упал, - сказал Хейс.
Он смотрел на это царственное чудовище и инстинктивно ненавидел его, как ненавидел их всех. Может быть, он был королем, или вождем, или одним из первых, совершивших путешествие, и, возможно, он был самим архитектором всей жизни на земле, но он не мог уважать его. Можно было обернуть раздутого, мерзкого паука золотыми лентами и изысканными кружевами, и он все равно тебя отталкивал. Все равно вызывал желание наступить на него. А паук, если разобраться, был гораздо привлекательнее для человеческого сознания, чем то, что лежало в той стилизованной коробке.
Хейс подумал: "Господи, посмотрите на этот старый лед и на то, что он содержит. Как будто каждая темная и безымянная тайна древности заперта в этом замерзшем саркофаге. Все первобытные страхи человечества, каббалистические мифы и злое колдовство обрели плоть. Архетип, который вдохновлял каждый кошмар и извращенную расовую память, каждую ведьмовскую сказку и каждую легенду о крылатых демонах. Все ужасные, немыслимые вещи, которые раса породила и вычистила из черного котла коллективной памяти, все непристойные вещи, которые она не могла ни признать, ни осмелиться принять... были здесь. Этот ужас. Инженер расы и всех рас. И он ждал здесь, во льду бесконечной давности. Ожидал и ожидал, мертвый, но спящий, сознательно забытый, но мрачно вспоминаемый в подсознании и темных знаниях человечества. Но все это время мы снились им так же, как нам снились они... потому что они были нами, а мы были ими, и теперь, дорогой Боже, миллионы и миллионы лет спустя, они просыпались, они поднимались, чтобы заявить права на своих детей и на разум своих детей..."
Думая об этом и желая верить в то, что это была лишь фантазия, но зная, что это ужасная и неизбежная правда, Хейс чувствовал себя дикарем, стоящим перед могилой падшего и жестокого бога. Испытывал безумное желание вытащить свой член и поссать на эту штуку. Чтобы продемонстрировать свое неповиновение, которое было врожденным и человеческим, и тем, что, как он знал, они не предвидели, разовьется в их тщательно манипулируемом потомстве.
Достаточно.
Они затягивали все это, и он это знал.
"Пошли", - сказал он. "Мы здесь не для этого, и мы все это знаем".
Поэтому он взял на себя инициативу и полез по плитам и низким стенам, игнорируя все, кроме мертвого города, возвышающегося над ними. Никаких аргументов на этот счет у него не было. Шарки и Катчен последовали за ним, и он решил, что в тот момент они последовали бы за ним куда угодно.
"О, смотрите", - сказала Шарки, направляя фонарик на подножие обвалившейся каменной кладки.
Это был Гейтс.
Его зажало в нише между разбитыми каменными блоками, которые, несомненно, упали сверху. Он свернулся калачиком в позе эмбриона, колени к подбородку, лицо его было белым, как свежий снег, и искажено гримасой абсолютного ужаса. Кровь текла из перекошенного рта. Глаза растекались по щекам студенистыми дорожками, словно раздавленная медуза.
Это было ужасно. Точно так же, как и все остальные.
Но только хуже, потому что можно было практически чувствовать агональные судороги, которые Гейтс перенес перед смертью. Невозможно было обойти стороной тот факт, что он выглядел так, словно был буквально напуган до смерти. И эта смерть была темной материей, бессмысленной, извращенной и ужасной. Ни один человек не должен был умирать так, как Гейтс... одинокий и спятивший в этой удушающей темноте, умирающий безумной и безнадежной смертью, как крыса, застрявшая в водосточной трубе. Кричащий, когда его глаза превратились в суп и расплескались по лицу. Когда его мозг превратился в соус, а душа сгорела дотла.
