— Конечно. Делай все, что пожелаешь нужным. Ты уже у меня и так основательный порядок навела, все кругом переставила. Продолжай в том же духе, как тебе будет удобно, я совершенно не против. И пойдем поедим, я жутко голоден, ждал тебя, — хмуро сказал Ваня.
— И поэтому ты такой злой? — засмеялась Алёна и обняла его за талию.
— Да.
— Или не поэтому?
— Поэтому, — сквозь зубы ответил Шаурин, развернул ее к двери и направил на кухню.
Алёна все пыталась обернуться, все заглядывала ему в глаза, он упрямо толкал ее вперед, а на кухне уселся на высокий стул и уткнулся в телефон. Она обняла его сзади за плечи, прижалась к щеке и спросила:
— Ты злишься?
— Нет.
— Понимаю, — с улыбкой сказала она. — Трудно отпускать самому. Верить молча. Без подстраховки. Отпустить и ждать. Тебе тоже так трудно, я знаю. Легче же стукнуть кулаком по столу и что-то потребовать. Иногда легче заставить.
Ванька молчал. Ничего не говоря, крепко, до боли сжал ее запястье.
Он отпустил ее без подстраховки. Сегодня просто отпустил. Ни штамп в паспорте, ни свидетельство о браке, ни кольцо на пальце не давали никакой гарантии, что она вернется. Только ее чувства, ее воля, ее собственное желание. Да, это невозможно трудно для него — действовать, слепо, молча, безгранично доверяя. Просто ждать. Надеяться. Верить молча. Это невероятно трудно действовать без плана. Не было у него плана на случай «если она не вернется». Но она вернулась. С книгами, мишкой и кактусом…
— Ванечка, я люблю тебя. Очень-очень, сильно-сильно. Я собрала все свои вещи, самое важное, самое нужное. Мишка, книги, кактус. А все остальное я оставила в прошлом. Это все другая жизнь, а моя жизнь здесь, с тобой. Так что тебе придется раскошелится. Я гол как сокол, — она засмеялась. — А теперь давай поцелуемся. Как женатики…
Она писала ему на зеркале: «…Ваня, я люблю тебя. Алёна Шаурина». Нумеруя свои послания, клеила стикеры на холодильник. Складывала исписанные любовными признаниями листки в ящик рабочего стола. Слала СМС-сообщения. Подсовывала записки в карманы пиджака. Писала цветными маркерами, клеила блестки. Рисовала сердечки.
Тысячное признание Алёна написала на большом торте, который испекла сама на годовщину свадьбы. От ресторана она отказалась и ужин не готовила. Вечером они ели только этот торт и пили шампанское.
«Ешь-ешь, Ванечка, наедайся моей любовью», — приговаривала она.
А он ел, пил, иногда целовал ее сладкие губи и, как всегда, отвратительно обаятельно улыбался.
ЭПИЛОГ
Прошло три года.
— Что ты носишься сегодня из комнаты в комнату как заведенная? — Шаурин завязал галстук и взялся за чашку с кофе.
Алёна снова унеслась куда-то и вернулась с журналом. Хлопнула его на стол, ткнула пальцем на разворот страницы.
— Я думаю, что нам пора покупать дом. Вот такой. Примерно. Что-нибудь в стиле скандинавского прованса.
— Чего это? — Ваня поднес чашку к губам.
— Потому что с ребеночком лучше жить в доме. Уютном, светлом, теплом. Чтобы никаких мраморных полов и металлических статуй. Заколебали меня твои собаки, каждый раз как на кухню иду, боюсь, что они меня за задницу укусят.
Муж напряженно застыл, в глазах блеснуло понимание.
— Да-да, — радостно сообщила Алёна, — я беременна, ты скоро станешь папочкой. Не слышу криков радости!
Вместо того чтобы радостно закричать или обнять жену, Шаурин резко выдвинул один из кухонных ящиков и вытащил блистер с противозачаточными таблетками.
— Так я их не пью уже два месяца, — пожала плечами Алёна, отвечая на его потемневший взгляд. — Выколупываю по таблеточке каждый день, чтобы тебя не волновать, и все.
Грудную клетку чуть на разорвало — такой Ваня сделал глубокий вдох.
— А что нельзя было как-то по-другому?
— Тебе напомнить, как мы поженились?
— Не жалуйся, у тебя была охрененная свадьба в замке, с охрененным платьем и фатой в десять метров. Свадьба была просто королевская.
— Ага, — довольно кивнула. — Я помню, как ты потом меня по-королевски отлюбил прямо в этом охрененном платье.
Ванька наконец улыбнулся.
— А как же, это была моя мечта.
— Ну, Ваня-я, — захныкала Алёна, — мне надо было самой забеременеть… — Она вцепилась в лацканы его пиджака и уткнулась лбом в широкую грудь.
— Ага, самой, — повторил Шаурин и усмехнулся. Обнял ее за плечи, прижал к себе теснее. Крепко, как только мог.
— Да, самой… я же знаю, ты скрутишь меня в узел, протащишь по всем врачам, составишь распорядок дня… будешь контролировать что я ем и как я сплю… блин, тебе скажи про ребенка, ты же сексом будешь со мной заниматься по часам и тесты покупать на овуляцию!
Шаурин расхохотался.
— Ну правда же! — воскликнула Алёна и оттолкнулась от него.
— Правда, — согласился он.
Она подняла ладони вверх.
— А теперь все! Я беременна. Это стопроцентно. Делай со мной, что хочешь. Врачи, режим сна и питания… вот все, что хочешь. Хотел – получи.
— Вот только ты так можешь… — снова обнял жену.
— Как?
— Испортить такой момент. Я не знаю, то ли мне злиться, то ли радоваться, то ли плакать, то ли смеяться. Самой, видите ли, ей надо было забеременеть.
— Короче, тебя прет от счастья! А-а! — Она закричала ему в грудь, завизжала. — Шаурин, как мне страшно!
— Класс, — смеясь, пригнулся к ее румяному лицу и крепко поцеловал в губы. — Класс… Серёжка…
— Или Маринка. Девочек я называю.
— Почему Маринка?
— Нравится. Маринка Ивановна Шаурина.
Ваня обогнул радиусную лестницу и остановился посреди гостиной. Светлый ковер усыпан песком и заляпан краской. Так усердно малышня рисовала. Во главе с его драгоценной женой. Ее футболка тоже была далеко не белая.
— Вы еще не собрались?
— Собираемся уже, видишь, косы плетем, — улыбнулась Алёна и снова опустила взгляд на темные пряди волос, зажатые между пальцев.
— Долго плетете. Я уже кофе обпился, пока вас жду.
— Нормально плетем, у нас волос вон сколько, да, Юляша?
— Да, — хихикнула девочка. — А еще платье надо надеть.
— Волосы у нас шикарные, — пробормотала Алёна, забирая следующую прядку. — Как у мамы.
— Ну, — подтвердила Юля, заболтала ногами, потом громко, почти со стоном, вздохнула.
— Юляшка, чего загрустила? — Ваня. — Устала сидеть?
— Не-е, я привыкла.
— Она просто уже соскучилась по маме с папой. Да, красотулька? — Алёна заглянула девочке в лицо, и та улыбнулась.
— Да.
— А что тебе у нас плохо? — спросил Ваня, отпивая кофе.
— Хорошо.
— Оставайся тогда жить с нами.
— Не-е-е, — протянула черноглазая девчушка.
— У-у, какая ты несговорчивая, — усмехнулся Ваня и вдруг, качнувшись от резкого удара, пролил кофе на свой белый свитер. Маленький Серёжка, разогнавшись на ходунках, въехал отцу в ноги.
— Молодец, сынок! — громко похвалила Алёна десятимесячного малыша. — А то, посмотрите на него, на папеньку нашего, ишь, вырядился! Теперь он точно вписывается в нашу чумазую компашку.
— Ты чё, бандюга, мне ж теперь переодеваться.
Юлька захлопала в ладоши, малыш, подражая ей, захлопал тоже. Дети звонко засмеялись.
— Юленька, а ты знаешь, почему тебя так назвали? — спросила Шаурина, скрепляя толстую косу резиночкой.
— Конечно, — уверенно сказала девочка. — Потому что имя не шлюхастое. Папка так сказал.
Ванька подавился, делая последний глоток кофе. Алёна тоже закашлялась, поперхнулась следующим вопросом.
— Сразу видно, чья ты дочь, — пробормотала она. — Батя твой, как всегда…
— А вообще я волнуюсь, — сказала черноглазая малышка. — Мама сказала, что, если папка будет плохо себя вести, она его на острове потеряет.
— Угу, маманя у тебя тоже веселая женщина, выдает по полной…
— Не бойся, Юлька, — уверенно сказал Ваня, поднимая сынишку на руки. Тот все это время что-то балаболил и настойчиво дергал отца за штанину, — твоего папку даже если в космосе потеряешь, он все равно найдется.
