Будет разговор. Чувствовал. Чуял кожей, что разговор будет. Еще не доехал до клуба, а в воздухе уже что-то сгущалось, какая-то взвесь мыслей. Дымок ощущений с опасным пьянящим запахом.
Войдя в клуб, Денис отправил Стаса к Монахову, а сам зашел в уборную. Глядя в широкую фаянсовую раковину, смыл с лица случайные чувства. Не смотрел в свое отражение.
Не поднимал глаз не потому, что боялся. Увидит ли что-то новое? Исключено.
То будут серо-стальные глаза. Его глаза. С черными зрачками. Ни сожаления, ни девяти трупов на самом дне.
А все потому, что сегодня сердце — просто орган, гоняющий ленивую кровь по венам. Никаких переживаний. Только где-то в районе солнечного сплетения жаркое желание услышать ее.
— Ты спишь?
Позвонив Юле, задал самый глупый вопрос, но проворковать в трубку «привет, как дела» куда глупее.
— Нет, — ясно сказала Юля. — Что случилось?
— Ничего. Хотел пожелать тебе доброго утра.
И правда не спала — понял это по голосу. Резанула тревога в нем. На самом деле хотел сказать, что желает увидеться сегодня. Но планировать такие встречи слишком рано. Еще не известно, чем закончится разговор с Монаховым.
— Это хорошо. Приятно.
Улыбалась. Знал, что теперь улыбалась.
— Очень рано, поспи еще. Люблю тебя. Ты знаешь об этом?
— Знаю. И я тебя, — сказала, чувствуя на языке привкус горечи. Не от этих слов. От других — тех, что собиралась сказать ему при встрече. За эту ночь обдумала все и приняла решение. Далось оно трудно. Неимоверно трудно. Уже сейчас сердце билось оглушительно и неровно. Не упасть бы только в обморок.
Шаурин поднялся в кабинет, сразу сбросил с плеч пальто и закатал рукава рубашки. Только сейчас, в эту минуту, в теле почувствовался иссушающий жар. И душно стало до испарины между лопаток. До раскаленных висков.
Монахов долго смотрел на хрустящую белоснежную рубашку Шаурина. С удивлением смотрел, немного озадаченно.
— Шутник, — покачал головой. — Ты над кем насмехаешься, Шаур? Над Богом, над чертом или над судьбой?
— Ага. Красавец, блин. Вырядился как на парад, — поддакнул без особого веселья Шаповалов.
Шаурин только засмеялся. Оставил эти комментарии без внимания.
Стас с Монаховым сидели за зеркальным столиком и заправлялись коньяком. Очевидно Шип уже успел обо всем поведать.
— Можете Веселову похоронные венки слать, — сказал Денис, сел на диван и потянулся к своему бокалу. — Девять штук. Как с куста.
— Веселов мне уже звонил.
— Да? Плевался ядом?
— Почти. Хочет встретиться. Наконец у него появился хороший для этого повод и горячее желание.
— И что?
— Я сам ему сообщу — где и когда. А пока пусть ждет. А венки пошлем. Из вежливости, с искренними соболезнованиями, — злорадно сказал Сергей Владимирович и глотнул спиртного. — Посмотрим, что нам Аркаша скажет при встрече. Может голову пеплом посыплет, да успокоится.
— Вы сами в это верите?
— Я? Верю. Не тот у него уровень связей, чтобы дальше дергаться.
— По-хорошему, Веселова убирать надо, — уверенно заявил Шип.
— Надо, но сейчас нельзя, — снова возразил Монахов.
— Не забудьте напомнить, когда будет можно, — предупредил Шаур, язвительно усмехаясь.
Вскоре Монахов отпустил Стаса. Впрочем, и Дениса он не задерживал, но было у того ощущение, что не все ему сказали. Что нужно ему остаться.
— Парней твоих отблагодарю как надо. Сработали они профессионально. Чего я, собственно, от них и ожидал. И от тебя.
— Что ж, я очень рад, что оправдал ваши ожидания.
— Не только оправдал. Ты их превзошел. Парни твои — дровосеки, а я всегда знал, что аналитики намного опаснее исполнителей. Убить не сложно, сложно заставить кого-то сделать это за тебя. Есть такие строчки: «Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести…». Знакомо?
Вот оно — то самое откровение, что звенело в воздухе и било по нервам, как по струнам.
— Немного. А еще там есть «Слава, Родина, Верность, Свобода и Честь…». Красиво все, а на деле получается, когда выполняешь свой долг перед государством, нет тебе никакого признания. Вот и пацаны мои, служили б Родине и ни хрена б не заработали, ничего бы у них не было. А тут… все. Почему?
— Потому что там политика, а здесь…
— А здесь?..
— А здесь не будем об этом.
В этом случае можно сказать: «Краткость — сестра таланта», ибо Монахов больше не стал развивать эту тему. Все это пустая демагогия и говорить можно бесконечно.
— А я все думал, ждал, когда ты начнешь двигаться. Полиняешь.
— В каком смысле? — Денис незаметно напрягся.
— В прямом. Ждал все это время, не трогал тебя, хотел посмотреть, как ты будешь себя вести. Я про тебя знал еще до того, как увидел той ночью в автосервисе. Неужели думаешь, что Иваныч что-то в обход меня делает? Ты вхож в мой дом, сидишь со мной за одним столом, ешь, пьешь, общаешься с моей семьей. Я знаю, чем ты дышишь, чем живешь. Я обо всех своих людях знаю…
Про себя Денис мрачно усмехнулся: если бы Монахов был в курсе еще кое-каких обстоятельств…
— Вот оно как…
— Человек, когда у него есть соответствующая свобода, предпочитает жить как умеет и делать то, что умеет. У тебя здесь все для этого условия. Рано или поздно тебе бы пришлось проявить себя. Вот и настал случай. Стрелять он в тире научился… — на лице Монахова промелькнула понимающая усмешка.
Слова Монахова резонировали в воздухе. Нужно удивиться, но Шаурин удивлен не был. Напуган — тоже. Теперь его очередь воспринять все как должное. Хотя, что скрывать, почувствовал себя кем-то вроде подопытной крысы. Посадили в определенные условия и наблюдают.
— Я вот что думаю. Надо дополнительные меры по безопасности принять. Нельзя же просто надеяться на здравомыслие Веселова. Взбредет ему в голову… повлиять на ход вашей встречи негуманными способами. — Говоря это, Денис холодел оттого, что предпринятое Веселовым может коснуться Юли.
— Своих отправь куда-нибудь, в Белокуриху, например.
— Родители не поедут. Я точно знаю. Хотя поговорю все равно, может, удастся убедить. А сестра беременная, насчет нее я вообще сомневаюсь. Она из дома-то боится лишний раз выйти. Никуда не двинется.
— Поговори. Если нет, тогда приставь кого-нибудь, чтобы присмотрели. Дочь моя изъявила желание Катерину повидать, так что моих можно пока на Поселковую отослать. Отвезешь, проверишь там все, усилишь охрану. Я заметил, что у вас с Юлей сложились определенные дружеские отношения. Интересно, почему?
Тревога коснулась души черными крыльями.
— Вы же все про меня знаете, — сказал Денис, не выходя из ровного тона. — Мы с ней в одной школе учились. Еще малявкой ее помню.
— Может, я не очень хороший отец. Но дочь для меня — все. Не дай бог что… пристрелю сразу.
Монахов разливал коньяк по бокалам, не поднимая глаз на Дениса. Вроде не к Шаурину лично были обращены эти свирепые слова (или к нему?), но во рту почувствовался привкус крови. Невольно возникло желание отступить от своих планов насчет Юли. Но невозможно же. Куда уже назад, когда провалился в эту пучину с головой. Они с Юлей только в начале своего пути, очевидно, не короткого, но уже столько пережили вместе, что не представлял, как можно вернуть все на исходную, перекроить свои цели и остаться без нее. Сразу с ума сойти. Слететь с катушек.
После угрожающего заявления Монахова на оболочке огрубевшего разума Шаурина нарисовался треугольник, состоящий из трех граней, одна из которых он сам, а две другие Монахов и Юля. До этого времени он отрекался, не хотел проводить подобных связей. Это как путы. Но есть мысли, от которых не убежишь, которые не прогонишь никакими внутренними силами.
В мире нет ничего внезапного, все приходит вовремя, только зачастую мало кто готов принять эту новую данность. Люди отказываются — перешивают время, застряв между прошлым и будущим, перекраивают мечты, переплачивают за эрзац, переписывают свою жизнь неровным корявым почерком.
