- Что сказывают?
- Да так, - смутился Филимон. - Вроде как мальчонку извести хотят. Аль не слыхала?
Агафья слегка покраснели и отрезала:
- Нет. Ты это… ступай отсель. Прибраться мне надобно. И Петьку забери.
Что-то в ее голосе насторожило Пьера, и он решил остаться. Кто эту няньку знает, вдруг подложит что-нибудь. Он демонстративно встал, скинув книгу с колен на лавку, и засеменил к столу, на котором рядом с чернильницей лежало гусиное перо и чистый пергамент. Все в доме уже привыкли, что он частенько "рисует", а попросту - калякает, и никто ему в этом не препятствовал. На самом деле Пьер пытался освоить своими маленькими ручками навыки письма, маскируя буквы под каракули.
- Куда ты? Кыш! Сказываю же, приборка у меня тута. Филимошка, унеси его.
Писарь попытался взять Пьера за руку, но тот заартачился: нахмурился, выпятил губы и приготовился орать. Но этого не потребовалось.
- Не хочет Петруша уходить.
- Да что ж такое, - всплеснула руками Агафья. - Аль глупости мальчишки титешного тебе важнее наказа боярина?
- Негоже посланника Божьего неволить, - отрезал Филимон и вышел, закрыв за собой дверь.
Мамка с негодованием посмотрела на Пьера.
- У, аспид…
Но тот, нимало не смутившись, принялся за свои каракули. А Агафья, поворчав, начала протирать слюдяные ромбики окна. Она почти успокоилась, но вдруг задела за жестяной рожок для свечи, торчащий из стены, и вскрикнула. Пьер вздрогнул, рука его дернулась, чернильница опрокинулась, и на вышитой скатерти расплылось уродливое пятно.
- Да что ж ты творишь, негодник?! - взвизгнула мамка. - Меня ж Федор Иваныч прикажет на конюшне сечь за твое баловство!
Схватив с лавки рушник, она замахнулась на Пьера. Но тот стащил с ножки тапок, кинул в нее, проворно скользнул под стол и затаился. Нянька пришла в бешенство и вне себя зашипела:
- Ах ты возгря[11]! Доколе ж мне еще терпеть-то? Ну, ниче, ужо Ефимка-конюх тебе задаст! Вмале придет твоя смертушка, и я от тебя избавлюсь!
"Ничего себе! - опешил Пьер. - Меня эти компьютерные людишки еще и убить хотят?! И нянька тоже?! Так вот о чем говорил Филимон!"
Не успел он так подумать, как писарь заглянул в комнату.
- Че блажишь, Агафья?
- Глянь-ка, что твой любезный посланник вытворил, срамота. В меня хлопанец свой кинул, да и вот - весь стол загадил. Как теперича перед боярином отвечать?
- Пустое, - махнул рукой Филимон. - Я уж сколько раз чернила на столы лил, ниче. Лимона в воду капни и отскоблишь. А где Петруша-то?
- Вона, внизу затаился.
Присев на корточки, писарь приподнял бахрому скатерти и встретился взглядом с Пьером.
- Совсем сдурела баба, - проворчал Филимон, вытащил его из-под стола и посадил на лавку. - Гляди у меня, так оттаскаю, коли будешь посланца обижать.
Закусив губу, Пьер проводил писаря глазами и задумался. Кто этот Ефимка-конюх? И какое ему дело до незнакомого мальчишки? Впрочем, холопы народ подневольный, что хозяин прикажет, то и сделают… А может, задание вовсе не в том, чтобы стать царем? Может, цель испытания - просто выжить? Вот как разобраться в такой круговерти?!
Агафья, закончив уборку, ушла, на прощанье погрозив Пьеру тряпкой, а он все сидел в задумчивости. Мало того, что в детское тело запихнули, так еще каждый, кому не лень, норовит прикончить. Как обмануть убийц и уберечься от смерти?
В поисках ответа он шарил глазами по комнате. Печка, сундуки, стол, лавка-постель со все еще чернеющим над ней словом "Царь". Вот если бы снова что-нибудь фосфором написать… Но на улице мороз, вьюга, из дома не выпустят, сейчас ему можно лишь в сени, в столовую палату да в поварню.
Вот что Пьер любил в доме Шереметева, так это кухню. Там всегда что-то жарилось, парилось, аппетитно шкворчало. Местная еда ему пришлась по нраву. Конечно, до парижских говяжьих медальонов здешнему мясу далеко, но и его готовят недурно, с необычным соусом и печеными яблоками.
Интересно, как им удается так долго их сохранять? Февраль месяц, а в поварне яблоки словно только что с дерева. Правда, кислющие. Ну да, селекцию еще не придумали, что растет, то и растет. Стоп! Кислые яблоки… Там еще и лимоны были… А это идея! Уж что-что, а рисует-то он неплохо, и им ни в жизнь не догадаться.
Воодушевившись задумкой, Пьер спрыгнул с лавки и отправился на кухню.
Тем же вечером Василий с Филимоном, как обычно, зашли в комнату Пьера, чтобы проверить, все ли в порядке. Было уже темно, оконце закрыто ставнем, лишь лампадка тускло освещала иконы, да на выступе изразцовой печи зачем-то стояла зажженная свеча.
- Агафья, что ль, забыла, - прошептал писарь и кивнул в сторону лавки: - Почивает уже посланец-то наш.
- Угу. А это чего?
На полу белело светлое пятно. Василий шагнул к нему и поднял с половика кусок пергамента.
- Начертано что-то, - удивился он. - Не разглядеть.
- А ну-ка.
Филимон взял свиток и подошел к свече. Оказалось, это рисунок: в нижней половине пергамента был изображен маленький мальчик, неуловимо напоминающий Пьера.
- Это откель же? Не могет же Петруша сам такое начертать.
Он положил свиток на печь рядом со свечой, разгладил его, чувствуя ладонями горячую поверхность. И вдруг прямо на глазах в верхней, пустой части пергамента стали появляться непонятные, словно подгоревшие линии. Пара мгновений - и они сложились в очертание руки с ножом, занесенным над головой мальчика.
- Мать честная, - выдохнул Василий. - Это ж знак!
- Святые угодники!
Несколько секунд они молча стояли с разинутыми ртами, словно громом пораженные. Потом разом заголосили, нимало не заботясь о том, что рядом спит ребенок, и кинулись вон из комнаты. В дрожащей руке Филимон уносил необыкновенный пергамент.
Пьер сел в постели и тихо хихикнул. Все-таки химия - великая наука. Всего-то рисунок лимонным соком да тепло от печи - и вот вам, пожалуйста, чудо.
Что ж, теперь стражи знают, что ему грозит опасность, и будут беречь, как зеницу ока. Ефимка-конюх… Это кто ж такой? Вроде здешнего конюха Власом зовут. Значит, убийца - человек со стороны, и Шереметев не при чем. И наверняка он о дополнительной охране позаботится, ему совсем не нужно, чтоб посланца в его доме грохнули.
Рассчитал Пьер верно: потрясенный рассказом стражников, Федор Иванович выделил еще двух человек для дежурства в сенях перед дверью Пьера, приказал выставить у ворот ночную охрану и каждый час дозором ходить вокруг палат.
Теперь Пьер ощущал себя в большей безопасности, но все же планы неведомого злодея беспокоили его. Он ломал голову, что бы еще придумать.
Потребовать, чтобы Василий спал в его комнате? Нет, это не годится, страж будет мешать, к тому же, напасть могут и днем. Как? Гулять Пьер не ходит, на улице мороз под тридцать. Получается, убивать его будут здесь, в комнате. Однако за дверью охрана. Может, преступники полезут через окно? Вообще-то днем снаружи его открыть можно, а вот ночью вряд ли - изнутри закрыто ставнем. Чтобы его сбить, вражинам придется молотком дубасить, и сбежится вся дворня. Но лезть в окно, когда светло - безумие, их любой холоп заметит. Значит, они планируют как-то отвлечь охрану, ничего другого не остается.
Два дня он не мог думать ни о чем другом, а на второй вечер, когда Агафья укладывала его спать, заметил кое-что странное. Закрывая оконце ставнем, мамка долго возилась и с подозрением оглядывалась на Пьера, который старательно делал вид, что не замечает ее взглядов.
Когда женщина ушла, он выскользнул из постели, взобрался на лавку под окном и тут же увидел, что ставень не втиснут в пазы, а стоит сверху. Достаточно легкого толчка, чтобы его убрать.
Ясно. Значит, полезут через окно этой ночью. Сердце гулко забилось. Пьер сел на лавку и попытался придумать план, но от волнения ничего в голову не шло.
