Он задрал голову и мысленно усмехнулся: "Не броневичок, конечно, ну так и я не Ленин". И кивнул Василию:
- Подсади.
В этот момент ворота треснули под напором осаждавших, и улица огласилась радостным гулом.
- Скорее, Вась!
Через несколько мгновений Петр уже стоял на крыше кареты, еле сдерживая волнение. Справа гарцевал князь Пожарский, слева на своем коне сидел Василий. Царь с благодарностью покосился на них: да, на этих людей можно положиться, своими телами готовы закрыть его от опасности!
Он с высоты оглядел колышущееся море людей. Ни-ичего себе! Насколько хватало взгляда - везде головы, головы. А среди них тут и там угрожающе торчали бердыши, колья, вилы. И Житничная, и Троицкая были запружены народом.
Но вот люди заметили стоявшего на карете царя. Дергая друг друга за рукава, они указывали на Петра и замолкали. Даже те, кто успел вломиться во двор Шереметева, казалось, вернулись на улицу.
Он поднял руку ("Хех, а ведь и впрямь словно Ильич!") - рев толпы тут же умолк, и над улицей зашелестело:
- Государь!
- Царь, это царь наш!
- На колени, братцы!
Сотни людей, толкая друг друга, разом опустились на колени. Но ненадолго - тут же поднялись, показывая, что они далеки от покорности.
- Что ж вы, православные, учиняете? - прокричал Петр, даже не пытаясь картавить. - Государевых людей пожечь да растерзать чаете? Грех на душу берете?!
Пока чернобородый Платон Гусев протискивался от шереметевских ворот, вперед выступил купец, Иван Соколов.
- Уж не прогневайся, царь-батюшка, ходили мы к тебе всем миром просить защиты от насилий и неправд, поелику ты есть нам предстатель и заступник. Три седмицы ответа от тебя, великого государя, ждали. Ан не дождались, и вот, пришли сами за боярами-иродами.
Петр кивнул.
- Ведаю я об ваших несчастьях, дети мои, - он мысленно усмехнулся нелепости таких слов в устах ребенка. - Я денно и нощно забочусь об вашем благополучии, и посему…
Над улицей пронесся гул удивления - уж очень необычно выглядел этот шестилетний мальчик, говоривший серьезно и мудро, словно взрослый.
- Глядите: рядом со мною князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Верите ль вы ему?
- Верим! Верим!
- Добро. Теперича он станет управлять Думою да самолично следить, чтобы вам, простому люду, обиды не было. А соляная подать треклятая отныне взиматься не будет!
Воздух огласился радостными криками. Царь обернулся к Пожарскому и тихо сказал:
- Дмитрий Михалыч, возьми робят да помоги боярину. А то он, поди, уже в погребе студеном сокрылся.
Князь спешился и с несколькими стрельцами пошел через двор, но в этот момент дверь дома распахнулась, и на высоком крыльце показались несколько бунтовщиков, проникших-таки в палаты. Они волокли за собой упирающегося Шереметева. Без кафтана и тафьи, в изорванной ферязи, тот выглядел поистине жалко. В глазах плескался ужас, и ничто в его облике не напоминало того спесивца, что утром кинул разорванную челобитную в лицо просителям.
Обезумевший от страха боярин поднял голову и увидел Петра. Лицо его засветилось надеждой, он упал на колени и, вздрагивая всем телом, завопил:
- Государь! Спаси слугу свово верного!
Стрельцы взбежали по лестнице и начали выдавливать бунтовщиков с крыльца, оттесняя их от несчастного регента. Один из мужичков все же изловчился и напоследок дернул боярина за бороду, вырвав немаленький клок. Шереметев завопил, стражи, подняв его с колен и поддерживая под руки, вывели Федора Ивановича на улицу и затолкали в карету царя.
Настроение толпы тут же изменилось. Люди нахмурились и зашумели, кто-то потрясал оружием, кто-то недовольно кричал.
Меж тем вперед выступил Платон Гусев и, задрав голову, оскалился. Нагло блеснули хмельные глаза.
- Ты, государь, гляжу, все боярам своим предстательствуешь. А мы вот чаяли, ты тех, кто в народном разоренье повинен, нам на расправу отдашь.
Его тут же поддержал Соколов:
- Покамест твово, великого государя, указа об их выдаче да об Земском соборе не будет, мы из города Кремля вон не пойдем!
Толпа снова загудела, поддерживая предводителей. Петр сжал губы и упрямо покачал головой.
- Не бывать сему! Соберу особую службу, она и сыщет виновных. Как найдет - накажу их. А вам на растерзание не отдам, довольно дикости! Я над вами царь, мне и об душах ваших заботу держать, не дело их грехом смертоубийства отягощать!
- Испокон веков так повелось, великий государь, - возразил Соколов. - Ежели кто бескрайним своим мздоимством казну пустеет да народ обижает, того народу и отдают на расправу.
- Довольно крови, и без того немало вы пожгли да пограбили. Аль, думаете, мне неведомо о ваших бесчинствах в Китае да в Белом городе? Вас по первости я прощаю, но и бояр не отдам! Негоже нам по такой дорожке идти. Уж коли вы доверили мне, посланцу Божьему, страной править, так не мешайте справедливость учинять!
- А Собор что же? - крикнули из толпы.
- Собор созову, - кивнул Петр. - И от всех сословий, и боярских, и дворянских, и ваших всех, велю быть на нем выборным. И на Соборе том все вместе и порешим, как нам жить дале. Ну что, согласны ль?
Стоявшие далеко и не слышавшие слов царя дергали за рубахи передних и жадно слушали, что те передавали. Гул прошел от кареты во все стороны, и вот лица людей просветлели, толпа радостно загудела, в воздух полетели шапки.
Петру пришлось снова поднять руку и ждать несколько минут, пока все успокоятся.
- Ноне же расходитесь по своим дворам, а кто вдругорядь пойдет в поджоги аль разбои, наказан будет сурово! И повелеваю вам мир боле не нарушать, а ежели что неладно…
Он ткнул пальцем в сторону Теремного дворца.
- Нынче же велю повесить под окном ящик, да чтоб его по утрам опускали, а вечерами подымали. А вы, люди добрые, в каждый день кидайте туда челобитные, дабы мне, царю, о жизни вашей ведать.
***
Петр сидел на царском месте, специально для самодержца установленного рядом с иконостасом, и украдкой его разглядывал.
"Надо же, Мономахов трон! Странно, а где он раньше был? Я видел его, когда ездил в Москву, но тот был старый и потертый, а этот совсем новенький!"
Царское место и впрямь впечатляло. Оно походило на резной деревянный шатер, покоящийся на четырех витых столбах, которые в свою очередь стояли на фигурках неведомых зверей. Нижняя часть прикрывалась позолоченными панелями с вырезанными на них сценами русской жизни. Специально для Петра сиденье немного приподняли, и все пространство церкви Успения ему было видно как на ладони.
Он сидел, оглядывая высокое собрание, и размышлял. Удастся ли его хитрость? Бунт подавить удалось, а вот достаточно ли испугались бояре да церковники? Ведь не зря же он позволил разгореться восстанию, не зря столь долго не давал ответа на челобитную: все ради того, чтобы знать побоялась и нос со двора высунуть, и противиться предложениям царя на Земском соборе. Более того, сегодняшним утром Петр тайно попросил Пожарского привести на площадь стрельцов - пусть строптивые думцы не забывают, что опасность близко.
Рядом с троном за столом сидел Филимон и тщательно все записывал речи выступавших. Митрополиты, бояре, окольничие и кравчие разместились на поставленных полукругом лавках, соперничая блеском одежд с золотым иконостасом. За их спинами стеной стояли дворяне, стрельцы, казаки, посадские. Духота, теснота и назойливые мухи делали этот Земский собор тяжелым для всех.
С трудом подавляя зевоту, Петр слушал бубнеж князя Куракина. Тот долго и нудно вещал о предложениях высшего сословия, но речь его в основном сводилась к перечислению заслуг бояр в деле управления государством. Разморенные жарой, они лениво развалились на лавках и только что не храпели. Царь с раздражением поглядывал на них и пытался понять, что эти люди - ленивые, неповоротливые - делают у власти. Отменить бы местничество!
