Пьер улыбнулся еще шире и дернул Федора Ивановича за длинный рукав:
- Ам-ам!
- Ох ты, Господи, он же не жрамши, - всполошился Шереметев. - Сейчас принесут.
Несколько человек тут же сорвались с места, но Пьер решительно заявил:
- Сам! - и потопал к двери.
Люди, улыбаясь, расступились, он вышел из комнаты и вопросительно оглянулся. Мужичок лет сорока, стоявший ближе других, кивнул и протянул руку:
- Туда. Ступай со мной.
Пьер сунул кулачок в его теплую ладонь и решительно зашагал за мужиком.
Глава 5
Василий Григорьевич Телепнев, думный дьяк Посольского приказа, ехал в обитых дорогим сукном санях через Кулишки, что на востоке Белого Города, и, кутаясь в подбитую мехом ферязь, лениво смотрел по сторонам.
Тусклое зимнее солнце размытым кругом виднелось из-за низких туч, скупо освещая сугробы и заметенные снегом крыши.
Вокруг стоял адский шум: стук молотков, визг пил, крики, ругань. Москва, лишь недавно освобожденная от поляков, строилась заново. Горожане буравили промерзлую землю, пилили, кололи, и их жилища потихоньку росли. Тут и там виднелись новенькие срубы, кое-где еще без крыш, но уже чувствовалось, что вскоре сожженная столица восстанет из пепла.
Через Покровские ворота сани въехали в Китай-город, где жили церковники, дворяне, купцы. Здесь разрушений было меньше, лишь кое-где виднелись припорошенные снегом пробоины в досках мостовых - следы от пушечных ядер осаждавшего Москву ополчения. Заметенные деревянные терема с резными наличниками посреди обширных дворов, церквушки с блестящими маковками на каждом углу, лавки и кабаки - все теперь было обыденным и мирным. Словно и не пожирали Русь голод и разруха, последствия войн и бесцарствия.
"Ничего, - размышлял Василий Григорьевич, - даст Бог, выберем самодержца на Земском соборе да заживем по-прежнему, тихо и благочестиво".
По улицам сновал народ: степенно шествовали монахи в торчащих из-под шуб рясах, на перекрестках дежурили стрельцы и казаки, бегали ободранные мальчишки, неспешно прохаживались торговцы с висящими на груди лотками, в которых лежали прикрытые тряпкой пироги. Перед каждой церквушкой с дюжину нищих и юродивых вопили, требуя милостыни и демонстрируя всем желающим заскорузлые раны. Василий Григорьевич, брезгливо поджав губы, отворачивался от них и прятал бороду в меховой воротник.
Между тем, миновав Ильинку, сани выехали на Пожар. Площадь была полна: здесь раскинулись торговые ряды. В воздухе плыли запахи свежеиспеченного хлеба, чеснока и жареных куропаток, которых готовили здесь же, на костре. Продавцы, притоптывая от холода, расхваливали свой товар, а румяные бабы, бородатые мужики, оборванные дети толпами бродили между рядами, крича, споря, торгуясь.
Сани замедлились, а потом и вовсе остановились.
- Что там? - крикнул Телепнев вознице.
- Кажись, драка, Василь Григорьич.
И в самом деле, два мужичка в тулупах азартно пинали бродягу в дырявом зипуне. Тот закрывался руками и верещал:
- Больно же, ироды!
- Ниче, тебе наука, вдругорядь не будешь воровать!
- Ладно, нехристи, вмале попляшете, вот выберут царя-батюшку, он вам живо покажет, как втридорога драть!
- Эва, сказанул. Да бояре век промеж себя не договорятся, - засмеялся стоящий у лотка старик.
Отпихнув нападавших, бедолага в зипуне торжественно поднял багровый от мороза палец:
- Истинно, Царица небесная послала ужо заступника нам! Надысь[4] нашли на алтаре Успенском младенца с державою в руках и скипетром, и бысть ему царем!
- Да ты почем, дурак, ведаешь?
- А все про то сказывают, а иные и сами видели. А живет он в Кремле-городе, в палатах боярина Шереметева.
- Уй, да слыхала я про того младенца, - фыркнула толстая тетка в убрусе, - да только не Богородицей он послан, а извергами-иноземцами, дабы Рюриковичев престол загрести да нас в латинство обратить.
- И не иноземцами вовсе, а боярами нашими, которые из седмочисленных[5]. Жалко им с властью-то расставаться.
"Чего только ни болтают", - усмехнулся про себя Телепнев, пока возница кнутом прокладывал дорогу.
Пять минут спустя сани миновали мост надо рвом, окружающим Кремль, и через широкие Никольские ворота прямиком направились к Житничной улице, где стоял двор боярина Шереметева.
- Здрав будь, боярин Федор Иванович!
- О, Василь Григорьич, наконец-то, - обрадовался Шереметев, поднимаясь. - А я как раз отдыхаю. Проходи, садись. Марфа! Сбитня гостю горяченького!
Они уселись возле накрытого парчой стола. Холопы забегали, и через пять минут перед Телепневым стояли большая кружка с дымящимся сбитнем, плошка с патокой и вазочка с вареньем. Перекрестившись на иконы, Телепнев с видимым удовольствием втянул носом пряный запах горячего медового напитка.
Выгнав всех из горницы, Шереметев выжидательно взглянул на Василия Григорьевича:
- Ну, сказывай, как съездил.
- Да неча сказывать-то, Федор Иваныч, - развел руками гость. Свою ферязь он оставил в сенях и теперь радовал глаз ярко-синим бархатным кафтаном с золотыми пуговицами. - Не желает старица Марфа сынка свово на царство отдавать. Мы-де четырех царей за восемь годков извели, и Мишке, мол, она такой судьбы не желает.
- Уговаривал ее? Дары мои отдал?
- А то как же. Да она ни в какую, хоть кол на голове теши. Вот, грамотку тебе прислала.
Телепнев достал из-за пазухи помятый свиток и передал Федору Ивановичу.
- И молю тебя, батюшка мой, все свое могущество употреби, - Шереметев бегал по строчкам глазами, бормоча под нос, - дабы Мишу мово от такой участи отвести… а уж я за тебя молюсь денно и нощно… и за господина моего полоненного Федора Никитича… а сынок мой молод и к державной доле не способный…
Наконец он откинул письмо и в сердцах плюнул:
- Тьфу ты, вот упрямая баба! Уж чего, кажется, лучше, так нет - противится.
- И не говори, - вздохнул Василий Григорьевич. - Что ж теперь делать станем, а, Федор Иваныч? Для нас лучше Мишки-то Романова не сыскать.
- А ничо. Я уж и с батюшкой его списался, обговорили, дескать, как только сын на царство встанет, так сразу его, Филарета, из полона-то и выкупит. А мы уж тут постараемся, чтоб митрополиты его патриархом поставили, нам не впервой. Так что хочет инокиня Марфа Мишку благословить аль нет, никакого различия. Выберем его, и согласится, некуда ей деваться-то будет.
- Добро, - кивнул дьяк.
Шереметев отхлебнул сбитня и задумался. Минуты три гость и хозяин сидели молча, потом Телепнев осторожно спросил:
- А скажи-ка, Федор Иваныч, чегой-та на Пожаре болтают про мальца, при тебе живущего? Мол, он будущий царь, Богородицей на Русь посланный.
Боярин удивленно вскинул брови:
- Уже болтают? Скоренько. Тут, вишь, Василь Григорьич, какое дело: недавно в церкви Успения мальца нашли, прям под иконою Богоматери Владимирской. Я как раз у архимандрита Чудова был, у Аврамия, и князь Пожарский со мной. Обсуждали про Земский собор всякое… ну, ты понимаешь. И тут прибегает ихний чернец да орет как оглашенный, дескать, Заступница небесная царя послала. Ну, мы и пошли всем скопом поглядеть, а там и всамдель дитятя…
- Во-он оно что, - удивленно протянул Телепнев. - И впрямь, похоже, непростой ребетенок.
- Оно конечно, не всякий день на алтаре мальцов-то находят.
- И что ж, он у тебя?
- Да, Василий Григорьич, здесь расположился.
- И как, глянулся он тебе? Не пужается?
Шереметев обреченно махнул рукой.
- Да какое там. Шустрый - спасу нет, кого хошь расскучает. Весь день по палатам да по двору бегает, пришлось ему Сенькину шубейку отдать. Бывает, и в лари-сундуки заглядывает. А скажешь чего - орет.
- Как бы вторым Иоанном Мучителем не оказался, - вздохнул Телепнев, намазывая варенье на ржаную булку. - А почто ты его взял?
