— Телль, понимаю, ты расстроена, но…
— Из платьев нет только одною повседневного! — я указала на шкаф, который начал разрушаться. — Смотри сама! Ее убили, Люсинда, убил кто-то, кому она понесла булочки!
Но ведьма, ухватив меня посильнее за руку, повела к лестнице. Вовремя — едва мы начали спускаться по удерживаемым заклинанием ступенькам, как пол второго этажа рухнул н начала осыпаться крыша.
Мы покинули дом ведьмы, оказавшись на поляне, усыпанной белыми цветами. Жители города, видимо следуя нашему примеру, подходили к домику, шептали несколько слов и оставляли цветы. Это было так трогательно… мы не ожидали. Мимо лавки мертвой черной ведьмы редко кто пройдет не плюнув, а тут…
Мы с Люсиндой постояли еще некоторое время, в молчании созерцая разрушение домика Мадины… Не прошло и часа, как дом рухнул. Остались лишь ступени, на которых было заклинание Люсинды, да почему-то сопротивлялся тлену внушительный котелок для колдовства, совсем как мой. Когда дом осыпался черной трухой, я отвернулась, пытаясь скрыть слезы.
И напрасно я так сделала — позади, шагах в десяти, стояли белый маг и морда. У Арвейна в руках было два белых цветка. Он улыбнулся мне и через мгновение в моей ладони оказался совершенно черный платок. Прошептала «Спасибо», торопливо вытерла слезы, и с невозмутимым лицом повернулась к месту, где еще недавно стоял домик гостеприимной черной ведьмы..
Потом Люсинда подозвала извозчика, мы сели в двуколку и уехали, а народ начал потихоньку расходиться.
У моей лавки ведьма остановила извозчика, и решительно вошла ко мне первая, демонстрируя доверие, которого раньше между нами не было. Я на миг остановилась, заметив, что мне не просто починили дверь — ее заменили другой, более новой и крепкой. Войдя обнаружила на столике связку ключей, видимо от нового замка.
— Гардэм у тебя! — удивленно воскликнула Люсинда.
— Ночью пришел, — пояснила я.
— Белый!
— Ты же знаешь, у меня был второй источник от двоюродною деда, к нему и привязала. Чай?
— Настойка есть?
К вечеру две черные ведьмы напились в хлам. Ничего удивительного, ведь еды у меня толком и не было, не до нее как-то оказалось в последнее время. Я напилась первая, и, стащив мантию, пошла красить свежеустановленную дверь в черный цвет. Получалось как-то внушительно, потому что рука постоянно соскальзывала вместе с кисточкой и в результате у меня оказалась покрашена и дверь, и стекло… Оригинально вышло.
— Телль, ты вывеску заляпала, ик, — сообщила Люсинда.
Она к малярным работам приобщаться не пожелала, но вытащив на порог кресло-качалку, и прихватив всю бутылку с черничной настойкой, продолжала пить, командуя фронтом работ.
Но вывеску я никак не могла заляпать. Вывеска же выше.
Присмотрелась. Сфокусировав зрение, которое отказывалось читать прыгающие буквы, прочла «Продастся».
Ах ты ж гад!
Нет, в другое время отнесла бы вывеску сама, и к мэрии тоже бы сама прибила, но после всех возлияний, с прямохождением имелись непреодолимые трудности…
— Таксарн элдарриэ агарзайн! — скомандовала я, направив палец на вывеску.
Вывеска встряхнулась, оторвалась от фасада, прыгнула на четыре тоненькие черные ножки, и бодро заковыляла через всю площадь к мэрии. Раздались крики, преимущественно мужские, и выстрелы. Снова выстрелы… еще выстрелы…
Поскуливая вернулась простреленная в нескольких местах вывеска, как побитый пес забилась мне под ноги, дрожа и продолжая скулить.
— Не поняла… — пробормотала в хлам пьяная ведьма.
— Гарнизон утром прибыл, — покачиваясь и размахивая бутылкой, пропела Люсинда.
Наклонившись, взяла поскуливающий предмет, продемонстрировала коллеге и пожаловалась:
— Они мне вывеску прострелили!
— Серьезно? — Люсинда пыталась сфокусировать взгляд на мне.
— Абсолютно! — я была возмущена до всей свой черноведьмннекой души.
— Надо воспитывать, — решила ведьма.
Я придерживалась того же мнения. Поправила косынку, нет краска конечно черная и черные волосы не сильно бы испортила, но регламент проведения малярно-строительных работ предписывает быть в косынке, а не в шляпе, потом рубашку, пояс на брюках, заткнула за пояс кисточку… с нее кажется, канало, но не суть. И держа вывеску под мышкой, направилась на разбирательства с теми, кто посмел неуважительно отнестись к черной магии.
Встречный народ несколько расплывался, но заклинание «Дакрахсо» окрасило зеленоватым тех, кто вообще в вывеску стрелял. Группка солдат обнаружилась неподалеку, стоящими и взирающими на злую пьяную ведьму — видимо они тут охотится на мою вывеску собрались. Пошатываясь, подошла к неучам и злобно спросила:
— Вы стреляли? — вопрос риторический, заклинание четко на них указывало.
Да и вывеска, заскулив, торопливо закивала.
— Эээ — протянули солдаты.
Пехотинцы, к слову. Форма песчаная походная, мундиры слегка потрепанные, оружие явно часто стреляющее, морды дибиловатые, что явно свидетельствует об участии в боевых действиях. Просто у кого лица поумнее, те или в командовании, или в тылу, или как морда — в разведке, а эти типичное пушечное мясо.
— Ну?! — я когда пьяная, я вообще грозная.
Солдаты переглянулись, тот что постарше, и, судя по морде, из боев вообще не вылезал, пробасил:
— А у нас техника отработанная — увидал нечисть, стреляй.
Треснула вывеской. Молча. Спокойно. Чисто для профилактики.
Солдат обалдел. Шишка на его лбу начала стремительно краснеть и надуваться.
— Нечисть, идиот, это живое существо. А вывеска — одушевленный магический предмет! Осознай разницу!
А еще когда я пьяная, я вообще ни разу не вежливая.
Но и они не далекого ума оказались.
— Сдурела, девка?! — взревел шипастый, хватаясь за приклад.
Мда, и никакого чувства самосохранения… Придется учить.
И тут позади меня раздалось очень робкое:
— Кхм, госпожа ведьма, так мало солдат пришло.
Мы оторопели. Я от наглости заговорившей позади меня девицы, солдаты на меня вылупились по типу «Ведьма?!».
— И что, что их мало? — свирепея вопросила я.
Девица Бронич, худенькая, невзрачная, тридцати лет отроду, окончательно робея приблизилась и жалобно заныла:
— Так не хватит солдат на всех-то, госпожа ведьма. У вас-то горе, мы все понимаем, хорошая она была ведьма, Мадина-то, да только вы с горя сейчас всех солдат переполовините, а нам потом без женихов оставайся, да? А пожалейте вы их, госпожа ведьма, ну дурни неразумные.
У кого-то задергался глаз.
У меня.
— Или, стало быть, пусть вывеску вашу отремонтируют, — продолжила девица Бронич.
Я посмотрела на вывеску, вывеска сделала морду кирпичом, тина «этим не дамся», солдаты в свою очередь изобразили мины «да ни за что на свете». Минус на минус…
— Аэт кам дагарр! И щелчок пальцами, заставивший вспыхнуть зеленым огоньком солдат.
И тут кто-то заиграл что-то веселое на скрипке. Мелодия была такая легкая, игривая, и как-то само собой вышло:
— Пибоди набоди гране!
И солдаты, пританцовывая под мелодию, взяли у меня сопротивляющуюся вывеску, и с танцами и плясками, потащили прибивать ее на мэрское здание. У меня же взяла и выпала из-за пояса кисточка. И пока я ее поднимала, чуть не свалилась нет, ну тут мало что меня шатает, еще и земля тоже шатается. Выпрямилась, посмотрела на солдат, которые уже к вывескоприбивательным работам приступили, посмотрела на кисточку… вспомнила, что у меня еще ведро черной краски осталось и…
— Эт ирмаин! — скомандовала кисточке и ведру.
А что, сколько можно все я, да я, надоело уже.
И собственно после этого, настоящая дико злобная и мстительная ведьма отправилась спать. Когда забралась на порог, обнаружила, что Люсинда давно посапывает в кресле-качалке, и приказала Гардэму, он на пороге сидел, затащить ведьму с креслом в лавку. Скромненький белый котик мгновенно увеличился до размеров здоровенного тигра, встал на задние лапы, подхватил кресло, внес. Я кое-как следом зашла, доползла до душа, даже кажется помылась, а не тока сидя под струями воды раздеться умудрилась, потом было ползковое движение до постели, потом… тьма.
