"Ты очень красивая — прошептал голос внутри меня."
И я с ужасом поняла, что меня, вот такую красивую, воин просто не слышит. И чтобы я сейчас не говорила, его взгляд медленно исследует контур тела, проступающий под обтянувшей на ветру тканью платья, а обоняние ловит запах. Мой запах. Я даже не сразу поняла, что он у меня есть, но Эран чувствовал, и сейчас, когда я видела себя его глазами, я тоже чувствовала. А еще, глядя на себя его глазами, я чувствовала себя… слабой.
"Хрупкой, — прошептал голос внутри меня, ~ очень-очень хрупкой".
Эран медленно подошел, прикоснулся к моей ладони, скользнул вверх, сжал запястье, поднес к своим губам. "Руки тонкие, — шепот, от которого замирает сердце, — нежная кожа, прозрачная настолько, что я могу рассмотреть сеточку вен.
Внезапно поняла, что чувствую себя кешрианкой. Натуральной коренной кешрианкой. Так как только у народа с Кешриа самки не разговаривают. Не то чтобы им запрещали или тому подобное, просто в процессе эволюции у человеческих женщин талия тоньше и плечи уже, а у кэшрианок голосовые связки недоразвитые. Нет, сами девчонки ничего — хорошенькие, хрупкие, глаза в пол лица, волосы до пола, фигурки хрупкие, особенно на фоне кешрианцев-самцов у которых рост в два с половиной метра, но не разговаривают. Вообще. И даже язык жестов у них отсутствует. И вот когда мы, кадеты, в увольнительную, разок вышли из лагеря и попытались пройтись по магазинам на Кэшриа, то в какой бы магазин не пришли, везде была одна и та же картина — нас, девчонок, кешрианцы слушали с самой умилительной улыбкой. Сладости бесплатно сунуть пытались, присесть предлагали, и слушали, слушали, слушали. Там уже отборная ругань пошла, за которую и в изолятор загреметь было можно, а эти все равно слушали. И улыбались. И смотрели как на чудо… Самый жуткий которую и в изолятор загреметь было можно, а эти все равно слушали. И улыбались. И смотрели как на чудо… Самый жуткий поход по магазинам в моей жизни.
Но там Кэшриа, как ни злишься, отчетливо понимаешь, что местные иначе не могут, а здесь же нет!
Закрыла глаза, дернула головой, открыла и теперь вновь видела своими. Невольно глянула на свое запястье — никакой тонкой кожи лично я не видела, рука как рука, ничего сверх выдающегося, да и слабости не вижу. Взглянула на воина — Эран пристально наблюдал за мной, отслеживая каждое движение, каждую эмоцию. И этот внимательный взгляд почему-то вызвал улыбку. Даже не знаю почему. Возможно, мне было приятно чувствовать себя такой важной, но с другой стороны — в моей жизни иначе и не было. С самого моего рождения я была самым важным человечком в жизни мамы, когда прошла отбор и была, помещена в группу S-класса, стала важна для преподователей. Никем я себя только у отца чувствовала.
Отобрав руку у воина, отвернулась к окну, поискала Икаса — мой пушистик все-таки сумел разыграть хейр, и теперь все трое животных носились по саду играя в догонялки. Забавно очень — хейры прыгали на деревья, а Икас взбирался за ними следом, делая вид, что собирается откусить нервно дергающиеся хвосты.
— Им не нравится, — неожиданно произнес Эран.
— Почему? — искренне удивилась я. — Играют же.
— Икас играет, хейры в ярости, и уже готовы напасть.
Воин чуть присвистнул, и обе черные зверюги, наблюдавшие за приближением Снежной смерти, разом спрыгнули с дерева, чтобы медленно, шагом полным достоинства, попытаться удалиться в дом. Попытаться. Потому что Икас хотел играть, и вместо того чтобы дать невольным подругам уйти, заревел во всю глотку и веселыми прыжками помчался их догонять.
Хейры развернулись молниеносно — плавным хищным движением. Оскалили клыки. Икасик, обескураженный совершенно, остановился, удивленно переводя взгляд с одной черной на другую, и уши его тоже двигались. А затем обе хейры вдруг припали к земле и замерли, в то время как хвосты у них бились о траву с заметной уже даже мне яростью.
— Дакш! — прикрикнул Эран.
Хейры застыли. И хвосты у хейр застыли тоже.
И в этот момент обиженный Икас припал к земле, потом пополз на брюхе к ближайшей хейре и недолго думая лизнул ее в нос.
Зверюга вскочила продемонстрировав ярость — клыки сверкают хвост просто-так и избивает землю, а Икас поднялся, лизнул ее снова и опять припал к земле, с самым лукавым выражением на морде. И хейра застыла, медленно повернула голову, взглянула на вторую, та ответила таким же недоуменным взглядом, а после эта первая бухнулась па землю, потянула морду к шерстюсику и тоже лизнула его в нос. Икас заурчал от удовольствия, подскочил, перепрыгнул хейру и умчался. Ненадолго. Уже через секунд тридцать в доме раздался чей-то вскрик, после чего показался мой безумно счастливый Икасик, тащивший в зубах тушу какого-то не хилого животного, средней степени подрумяненности, и вот эту свою добычу шерстюсик радостно приволок обалдевшим хейрам.
— Это был обед, — усмехнувшись, произнес Эран.
— Чей? — не поняла я.
— Наш, — пояснил воин. — Я ночью охотился.
Повернувшись, я присела на подоконник и удивленно спросила:
— Ты охотишься сам?
— Не часто, — Эрам не смотрел на меня, задумчиво разглядывая сад.
За этим скупым ответом явно было что-то, чего мне тар говорить не хотел. А я, кстати, никогда ни на кого не охотилась.
— Эран, а почему ты меня с собой не взял? — немного обиженно спросила я.
Повелитель Иристана перевел взгляд на меня, усмехнулся и зло ответил:
— Я ушел, чтобы тебя не… взять.
Никогда не подозревала себя в излишней стеснительности, но сейчас покраснела вмиг, чувствуя, как горят щеки.
— Киран умеет смущаться? — насмешливо поинтересовались сверху.
Смутившись окончательно, раздраженно ответила:
— Эран умеет издеваться, так почему бы Киран не научиться стесняться?
И спрыгнув с подоконника, попыталась уйти. Очень гордо, вскинув голову и расправив плечи. Совсем гордо. Но едва выйдя из спальни, ощутила насмешку. Его насмешку. Замерла, закрыв глаза, и в тот же миг Эран продемонстрировал то, что увидел он — я, с пылающими щеками, делано-гордо покидаю территорию. И вот его глазами все выглядело очень даже не гордо, вовсе глупо, если честно.
Постояв секунд тридцать, кадет Киран МакВаррас крутанулась, решительно вернулась в спальню, и пока тар Иристана удивленно вскинув бровь, смотрел на меня, подошла, обняла воина, страстно поцеловала, в отместку за собственную гордость, после чего чинно отошла, отсалютовала, повернулась и вот теперь вышла.
В спальне никто больше не насмехался!
Выйдя в коридор, я прошла до лестницы, спустилась па первый этаж, увидела выходивших из зала заседаний воинов, которые, едва заметив меня, чинно поклонились и замерли, позволяя мне уйти. Чувствую себя помесью бога с чудом, странное ощущение. Молча ушла в лабораторию, даже не решившись произнести хоть слово, В голове царила звенящая пустота, чувство непонимания происходящего росло в геометрической прогрессии и радовало только одно — некоторым сейчас не до смеха, и так им и надо.
Миновав длинный коридор, распахнула знакомую дверь и остановилась — эйтны вели себя странно. Обе сидели на кроватях, обе обнимали руками колени, обе дрожали как в лихорадке.
— Здароф, — осторожно поздоровалась я.
Эйтны вздрогнули.
Разом, и дрожать перестали. Потом, та, что помоложе, взглянула на меня ничуть не черными, а совсем даже светло-голубыми глазами и спросила:
— Где я?
— Оу, — я даже растерялась, но после зашла, дверь закрыла и весело ответила: — Дома.
Та, что постарше, подняла голову и теперь вздрогнула я — один глаз у нее был карий, второй — непроницаемо черный. Жуткий. Покрасневший, Слезящийся.
— Коньюктевид, — потрясенно пробормотала я.
— Мое имя? — встрепенулась женщина.
И мне стало стыдно за свою оговорку.
— Нет-нет, — заверила я, — это ругательство такое. А как вас зовут вы не помните?
У эйтны поникли плечи, голова безвольно опустилась.
Шейсам конец! Всем! Разом! Без альтернатив и компромиссов! Все, достали!
