Монастырская кухня оказалась очень теплой и напоминала пещеру; куполообразный потолок совершенно почернел от подымавшегося к нему столетиями жирного дыма. Брат Евлогий, по самые локти погрузивший руки в чан с тестом, приветствовал Ансельма кивком и обратился по-французски к одному из братьев-прислужников, велев ему обслужить нас. Мы выбрали местечко в сторонке, подальше от кухонной суеты, и сели перед двумя кружками эля и тарелкой с пирогом. Я подвинула тарелку к Ансельму, слишком поглощенная своими заботами, чтобы заниматься едой.

— Позвольте мне поставить вопрос вот каким образом, — заговорила я, с осторожностью выбирая слова. — Если бы я, предположим, знала, что многим людям угрожает опасность, должна бы я была попытаться ее предотвратить?

Ансельм машинально вытер рукавом нос, из которого потекло в теплой кухне после морозного воздуха во дворе.

— В принципе да, — ответил он. — Но это же зависит от многих обстоятельств. Например, насколько это рискованно для вас лично и каковы другие ваши обязательства, а также каковы шансы на успех.

— Не имею ни малейшего представления о такого рода обстоятельствах. Исключая, разумеется, мой долг по отношению к Джейми. Но он один из этих многих людей, кто может пострадать.

Он отломил кусок горячего пирога и протянул его мне. Я не заметила этого, в глубоком раздумье уткнувшись в кружку с элем.

— Я убила двоих, — заговорила я. — У каждого из них могли родиться дети, если бы я не убила их. Они могли бы совершить…

Я беспомощным жестом отодвинула кружку.

— Словом, кто знает, что они могли бы в жизни совершить. Я могла повлиять на будущее… нет, я точно повлияла на него, но не знаю, каким образом, и это меня страшит.

Ансельм хмыкнул и махнул рукой проходившему мимо брату-прислужнику, который немедля принес нам еще пирог и новый кувшин эля. Ансельм наполнил наши кружки и только после этого заговорил:

— Если вы взяли чью-то жизнь, то другую вы спасли. А сколько больных вы исцелили — людей, которые умерли бы без вашего лечения! Ведь и это влияет на будущее. Что, если человек, которого вы спасли, совершит потом великое зло? Разве это ваша вина? Могли бы вы, имея в виду такое обстоятельство, допустить, чтобы человек умер? Конечно же нет.

Для вящей убедительности Ансельм даже пристукнул по столу своей кружкой.

— Вы говорите, что не решаетесь здесь на какие-то действия, опасаясь оказать влияние на будущее. Это нелогично, мадам. Поступки каждого из нас оказывают влияние на будущее. Останься вы там, у себя, ваши поступки несомненно влияли бы на ход событий не в меньшей степени, чем они будут влиять здесь. Вы несете ту же ответственность за них, какую несли бы там — в той же мере, как и любой другой человек. Разница лишь в том, что здесь вы можете с большей точностью понимать, какие же именно последствия проистекут из ваших поступков, а там у вас подобного преимущества не было бы.

Он покачал головой и посмотрел на меня через стол уверенным, твердым взглядом.

— Пути Господни неисповедимы для нас, и это очень хорошо. Вы правы, ma chere, церковь в своих установлениях не могла предвидеть ситуации, подобные вашей, и потому вы не можете руководствоваться ничем, кроме собственного разумения и Божьей помощи. И я не могу сказать вам, что вы должны делать и чего не должны. Пред вами свободный выбор — как и перед любым человеком на Земле. А история, как я полагаю, есть единение всех человеческих поступков. Некоторых рабов своих Господь наделяет возможностью влиять на судьбы многих. Быть может, вы одна из таких. Быть может, нет. Я не знаю, почему вы здесь. И вы не знаете. И похоже, что ни один из нас этого никогда не узнает.

Он не без юмора округлил глаза.

— Порой я даже не знаю, зачем я-то здесь!

Я рассмеялась, а он близко пригнулся ко мне через стол.

— Ваше знание будущего — орудие, данное вам так же, как потерпевшему кораблекрушение судьба посылает нож или леску для ловли рыбы. Пользоваться этим орудием не безнравственно, если вы поступаете в соответствии с законами, данными нам Богом, и если вы не употребляете его во зло.

Он помолчал, сделал глубокий вдох, а потом — сильный выдох, от которого приподнялись его шелковистые усы.

— Все, что я могу сказать вам, дорогая мадам, это то же, что я говорю любому, кто обращается ко мне за советом в душевном смятении: положитесь на Бога и молите его о руководстве.

Он пододвинул ко мне свежий пирог.

— Но что бы вы ни решили делать, для этого нужны силы. Так что примите еще один маленький совет: когда вы в сомнении, ешьте.

Когда я вечером зашла проведать Джейми, он спал, положив голову на предплечье. Пустая миска из-под супа целомудренно стояла на подносе, а рядом с ней — нетронутые тарелки с хлебом и мясом. Я переводила взгляд с невинного, сонного лица на тарелки и обратно. Потрогала хлеб. На корочке осталась вмятинка от пальца. Хлеб свежий.

Я оставила его спящим и пошла поискать брата Роджера, которого обнаружила в кладовой.

— Ел он хлеб с мясом? — спросила я без проволочек.

Брат Роджер улыбнулся в свою пушистую бороду.

— Да.

— Удержал?

— Нет.

— Надеюсь, вы не убирали за ним?

Ему мой вопрос показался забавным — округлые щеки порозовели.

— Как бы я посмел? Нет, он из предосторожности заранее подставил тазик.

— Вот лукавый шотландец!

Я невольно засмеялась.

Вернулась в комнату и легонько поцеловала Джейми в лоб. Он слегка пошевелился, но не проснулся. Вспомнив совет отца Ансельма, я забрала тарелки с хлебом и мясом к себе в комнату, чтобы поужинать.

Полагая, что Джейми скорее оправится от своей нервозности и желудочного недуга, если я буду меньше его беспокоить, я почти весь следующий день провела у себя в комнате, читая «Травник», который дал мне брат Амброз. После полудня пошла навестить своего непокорного пациента. Но вместо Джейми я обнаружила в комнате весьма смущенного Мурту, который сидел на стуле у стены.

— Где он? — спросила я, оглядывая комнату.

Мурта ткнул пальцем в сторону окна. День был холодный и сумрачный, светильники зажжены. Окно было не занавешено, и холодный ток воздуха снаружи колебал язычки пламени.

— Он вышел во двор? — недоверчиво спросила я. — Куда он пошел? Зачем? И что он надел на себя, дьявол его побери?

В последние дни Джейми лежал в постели большей частью обнаженный: в комнате было тепло, а прикосновение одежды к заживающим ранам причиняло боль. Покидая ненадолго комнату по необходимости и при поддержке брата Роджера, он надевал широкую монашескую рясу, но сейчас эта ряса, аккуратно свернутая, лежала в ногах кровати.

Мурта подвинулся вместе со своим стулом немного вперед и уставился на меня совсем по-совиному.

— Сколько всего вопросов? Четыре?

Он поднял указательный палец.

— Итак, первый: да, он ушел. Второй.

Мурта присоединил к указательному средний палец.

— Куда? Будь я проклят, если знаю. Третий.

Вверх поднялся безымянный палец.

— Зачем? Он заявил, что ему осточертело сидеть взаперти. Четвертый, — поднялся мизинец. — Также будь я проклят, если знаю. Когда я видел его в последний раз, на нем ничего не было.

Мурта сложил четыре пальца и выставил вверх большой.

— Вы не спрашивали, но отвечаю: ушел примерно час назад.

Я так и вспыхнула — от полной беспомощности. Поскольку преступник исчез, я набросилась на Мурту:

— Вы что, не знаете, что на дворе подмораживает? Снег идет! Почему вы его не остановили? И что вы имеете в виду, утверждая, что на нем ничего не было?

Маленький клансмен сохранял полную невозмутимость.

— Конечно знаю. Думаю, и он знал, не слепой. Остановить его я пробовал. Когда он собрался уходить, я сказал ему, что он еще к этому не готов и что вы мне голову снимете, ежели он уйдет. Схватил его рясу и стал спиной к двери. Сказал, что он пройдет только через мой труп.

Мурта помолчал и сообщил совершенно не к месту:

— У Элен Маккензи была самая прекрасная улыбка, какие я видел. Любого мужчину пробирала до самых костей.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату