Пока Чейзер говорил, Лайза украдкой смотрела на его губы — четко очерченные, не слишком толстые, с изгибом к уголкам, красивые, мужские — и думала о том, что после такого чудесного «сегодня», включившегося в себя всевозможные прелести жизни, неплохо бы добраться и до десерта. Не того ванильного желе с ягодными дольками, которое они отыскали в холодильнике и уже съели под вино, а до любимых, существующих лишь в ее воображении, полок с трюфелями.
Создатель, и кто из них двоих теперь думает в «горизонтальной» плоскости?
Но ведь ветер такой ласковый, вечер нежный, а мужчина напротив — крепкий и притягательный. И еще все эти отстраненные разговоры ни о чем; казалось, под них она еще больше сползала в греховные мысли.
Мак тем временем развивал тему коллекционирования антикварных предметов.
— …любая принесенная в дом вещь, если она имеет ценность, поднимает и общий казуал дома, в котором человек живет. Поднимает способность лучше управлять финансовыми потоками, помогает расти в материальном плане. Люди не задумываются об этом, считают, что траты на качество или на старинные предметы далеко не всегда оправданы.
Он на мгновение прервался. Эдакий философ, которого меньше всего интересуют плотские вопросы.
Лайза поймала нужный момент, допила из бокала вино, облизнула губы и невинно, как если бы говорила о погоде, поинтересовалась:
— Мак, а что значит "плохая" девочка?
Взгляд напротив на секунду застыл поверх ее плеча, а потом — будто внутри повернули рычаг — переместился на ее лицо, стал заинтересованным, глубоким и чуть жестким. С хитринкой на дне.
— Так-так. Я, значит, тут о высоких материях…
Щеки Лайзы порозовели — она тут же уставилась на пустой бокал.
— …а кто-то тут, оказывается, думает о более приземленных вещах.
— Да. Думает.
Дерзкая. Смелая. Зачем дергает кота за хвост? Вино? Или опять проявилась та, другая Лайза — бесшабашная и раскрепощенная? Ведь знала же, что этот момент наступит — с ним он всегда наступает, — когда нимфоманская натура вновь проявится. Да, с этим определенно нужно что-то делать: либо принять, либо отторгнуть, запереть на засов в клетке и никогда не выпускать на волю.
Греховно-красивые губы тем временем сложились в улыбку, от которой неизменно сладко и тягуче сводило живот.
— Вообще-то сегодня я планировал быть верхом галантности…
— Да, я заметила.
Нет, точно напросится.
— И?
— Ты действительно был верхом галантности весь день. Прямо душкой…
При слове «душка» у Чейзера во взгляде появились огоньки с надписью «Опасно», но Лайзу несло колесами по льду:
— …такой весь мягкий и пушистый, как расшитая котятами наволочка… — Улыбка Мака сделалась шире; взгляд веселее. В глазах читалось: «Продолжай-продолжай». — И то мне показал, и это рассказал, и сок холодный весь день носил из кухни на верхнюю палубу. И даже поделился тайнами про покупку антиквариата.
Последнее прозвучало и вовсе уничижительно, как если бы Лайзе весь вечер нудно талдычили про метод аборигенов утилизировать отходы после собственных биологических нужд.
— Понятно. Киса напилась, наелась, духовно удовлетворилась и захотела чего-то еще.
— Точно.
— И готова узнать, как обходятся с "плохими" девочками.
— Ну, надо же когда-то платить по счетам. Ведь дырочки-то вырезала, а по попе не получила. Так и распуститься совсем можно.
Быстрый взмах ресниц, прикушенная нижняя губа и капризный взгляд, говорящий: «Ну, сколько можно ждать? Я тоже весь день была хорошая и смотрела на тебя только издалека…»
«Обожаю тебя», — ответил Чейзер не вслух, но глазами. Вместо слов убрал с коленей салфетку, подошел и галантно отодвинул под поднявшейся дамой стул.
Протянул руку, сжал вложенную в нее ладошку.
Лайза не знала, что с ней произошло; наверное, с режима «я нормальная» сорвало вентиль.
Отчего так случилось? Какой смысл теперь размышлять. Но если она и раньше считала себя с ним непозволительно распущенной, то теперь вовсе с цепи сорвалась: стонала, покусывала, оставляла на коже ногтями бордовые дорожки — не до крови, но все-таки следы. Извивалась, просила большего, никак не могла уняться. Чувствовала его на себе, чувствовала внутри и все хотела еще.
— Вот так, — прямо на постели Мак поставил ее на колени лицом к стене, прижал сзади и вошел во влажную глубину, — «хорошая» девочка.
Оба скользкие, потные, до предела возбужденные. Его пальцы, параллельно толчкам, смазанные гелем, поглаживали попку, неглубоко проникали внутрь.
— Что… что ты делаешь?..
— А вот так… — член выскользнул из вагины и прижался головкой к заднему проходу, — «плохая».
— Ты ведь не?…
— О да.
Она шумно задышала и застонала, все смешалось воедино: удовольствие, легкая боль, чувство, что она позволяет проникать в запретную зону. Совсем с ума сошла, что она позволяет с собой делать?
— Расслабься, расслабься моя сладкая… я буду аккуратен.
Его дыхание жгло шею, а слова «О да,… молодец… плохая девочка…» заставляли мозг взрываться; скользкий напряженный пенис медленно проникал все глубже. Когда он оказался полностью внутри, Мак сжал ее груди и зарычал от удовольствия.
— Как же давно я этого хотел.
— Что?…Что ты делаешь?…Это не я, это ты плохой мальчик!
— О да, лапонька…
— Гадкий мальчик…
— Как скажешь…
— Немедленно… перестань…
А между строк: «Как хорошо…»
— Так перестать?
Не смогла отказать. Ни ему в удовольствии, ни, прости Создатель, прежде всего себе.
— Продолжай…
Несколько движений — и легкая боль, причинявшая дискомфорт, ушла; на Лайзу нахлынул шквал новых, сводящих с ума от возбуждения, эмоций: он был «там», в ней, прямо «там».
— Мак…
— Да, моя сладкая… Видишь, вот так "хорошая"… — Вынутый член снова переместился в классическое положение, а несколько секунд спустя вновь медленно проник в анальное отверстие. — А вот так "плохая".
— Я… — Лайза задыхалась от чувств, собственной дерзости, вседозволенности наглого пениса и ощущения того, что ей нравилось; да, черт возьми, ей нравилось! Не просто нравилось — от занятия любовью подобным образом «срывало крышу».
— Я почти ненавижу тебя за то, кем становлюсь с тобой… понимаешь?
Она стонала, царапала ногтями стену каюты и с готовностью насаживалась всем, чем ее просили, ощущала, как его пальцы теребят соски, скользят по животу, поглаживают бедра.
— Нет, не ненавидишь, — послышался хриплый голос в ответ. — Ты чувствуешь совсем другое…
— Тогда ненавижу за то, что ты знаешь об этом.
Мак засмеялся, перевернул Лайзу на спину и вдавил в матрас; его член тут же безошибочно отыскал «вкусное» место и проскользнул внутрь.
— Дурочка… — Он погладил влажные волосы, поцеловал уголки губ и улыбнулся — жаркий, вспотевший и до крайности сексуальный. — Когда ты перестанешь бояться серьезных отношений, ты признаешься совсем в другом.
Лайза не стала отвечать; тело дрожало от возбуждения, а низ живота требовал продолжения чувственной игры.
— Но мы поговорим об этом позже, сладенькая. А пока я дам тебе то, что ты хочешь.
И он, одновременно с жарким поцелуем, принялся двигаться.
Глава 8
Утром они проспали.
Проспали и солнце, что поднималось у горизонта, и будильник, что безрезультатно пищал несколько минут, а затем, никем не услышанный, притих.
Подскочили уже тогда, когда до начала рабочего дня Лайзе осталось всего полчаса; спешно собрали разбросанные по палубам вещи, погрузились сначала в моторную лодку, а затем и в кабриолет.
До Нордейла неслись на бешеной скорости — Мак выжал из машины все, на что та была способна, и с часовым опозданием высадил «работницу» перед офисным зданием. Поцеловал на прощание, сказал, что вечером зайдет, и отбыл в направлении своей работы — по пути Аллертону позвонил шеф и попросил срочно прибыть.
